Семья

— К чему такой разговор, Аркадий? — отодвинулась она. — Когда мне захочется ребенка, я скажу.

Все безмятежно-ласковое, что возникло между ними минуту назад, словно растаяло.

...Утром он ушел на шахту, когда Тамара еще не просыпалась. И странную неудовлетворенность чувствовал он, вспоминая вчерашний разговор. Да, конечно, очень уж рассудочно, сознательно относится она ко всему, стремясь иметь лишь то, что выгодно и нужно ей. А он не мог, да и просто не хотел что-то рассчитывать в своей личной жизни. Ему казалось, что расчет просто невозможен, когда любишь человека, и поэтому вчерашний короткий разговор приобретал для Аркадия такое большое значение... Значит, она его просто не любит, решил вдруг он, но тут же испуганно и позорно постарался убежать от этой мысли.

Ему захотелось еще раз собраться с мыслями, побыть одному, и он не стал задерживать рабочих на разнарядке.

Коротовский удивленно сказал:

— Разве сегодня не будем обсуждать коллективный план? Вчера все машинисты и слесари были предупреждены.

— Обсудим завтра... Сегодня я что-то нездоров... — и пошел к спуску в шахту.

Коротовский покачал головой: последние дни начальник участка вел себя странно, с лица его не сходило выражение рассеянности и беспокойства.

Аркадий спустился в шахту, долго ходил там, размышляя все о ней, о Тамаре. Он обошел участки и остановился, наблюдая за работой Валентина. Валентин с Санькой вели подрубку в старой лаве, на пятом горизонте, где угольный пласт разрабатывался уже боле трех лет. Толщина пласта с каждым метром уменьшалась, кровля становилась все неустойчивей и рыхлее. «Почему же так редки стойки крепления?» — подумал Аркадий, сразу заметив неладное.

— В чем дело? — спросил он крепильщика, замкнутого, нелюдимого рабочего по фамилии Кнычев. — Или вам жить уже надоело?

— А мы здесь при чем?.. — оправдывался Кнычев. — Астанин еще дня три назад сообщил о нехватке крепежа начальнику участка, тот говорит, что главный инженер приказал обеспечить лесом в первую очередь циклующуюся лаву.

— Астанин! Останавливай машину! — заволновался Аркадий.

В забое стало непривычно тихо.

— Сегодня же пишите докладную начальнику шахты... — говорил Аркадий. — Никто не имеет права заставить работать в таких условиях.

— Это ясно... — уныло согласился Кнычев.

— Ясно, ясно, — вскипел Аркадий и кивнул головой в сторону подходившего Валентина: — Астанин-то молодой горняк, а ты, Кнычев, больше десятка лет работаешь в забое. Нельзя разве было предупредить?

— Я что... начальству виднее... А если стоять, так кукиш и заработаешь.

Подошел Валентин.

— Последнюю смену работаю в лаве... Вот слушайте, что делается.

Все напрягли внимание. Временами резко потрескивали стойки, слышно было, как где-то позади падали глыбы породы и сочилась вода...

— Да-а... так и я не соглашусь работать, — побледнел вдруг Кнычев, прислушиваясь к треску. — У меня все же восемь душ детей... И чего я допросился сегодня на перекрепку?

— Окунев! Слетай-ка к нашим электровозникам, пусть сюда крепежного леса подвезут, — сказал Аркадий Саньке, а когда тот быстро пошел вниз по лаве, крикнул вдогонку: — В первую очередь пусть везут! — и обернулся к Валентину и Кнычеву: — Вот-вот должен подойти Касимов с бригадой, подождем их, к этому времени и лес подвезут.

Стойки затрещали совсем рядом. Аркадий тревожно метнул на них луч лампы и вздрогнул: они лопались под тяжестью оседавшей кровли. Аркадий едва успел крикнуть Валентину:

— Ложись к врубовке! — как что-то оглушительно ударило его по голове.

Падая, Аркадий вдруг увидел Тамару, она стояла невдалеке, освещенная ярким солнечным светом и улыбалась. «Я ведь знала, что так все получится... А ты говоришь — сын!»

6

Обвал! Это редкое за последние годы событие вселило беспокойный страх в сердце многих молодых горняков, не сталкивавшихся с обвалами и не знающих, что делать в таких случаях. Люди бежали из забоев, клеть не успевала поднимать рабочих на поверхность, а внизу собирались все новые и новые группы людей.

Звонили телефоны, хриплые голоса требовали кого-то вызвать, кто-то успокаивал по телефону женщину, говоря: «Да это же я, я, Лена! Я был наверху, когда произошел обвал... Да зачем ты спрашиваешь, жив ли я, когда я с тобой говорю, я Николай! Кого? Фу ты, глупая... Да это же я с тобой говорю... Что?»

Клубенцов был дома, он обедал, когда зазвонил телефон.

— Иван Павлович! Обвал! — кричал в трубку Тачинский...

Но Иван Павлович уже бросил трубку и, на ходу одеваясь, выскочил на улицу... Прежде всего — пресечь панику, организовать спасение заваленных людей.

При виде начальника шахты, Тачинский, до этого метавшийся по кабинету, бросился к Клубенцову.

— Иван Павлович! Говорят, там внизу около десяти человек. Что делать?

— Поч-чему вы не в шахте? — едва сдерживая гнев, сказал Клубенцов. — Сейчас же организуйте аварийные бригады и — вниз!

...На шахтном дворе, куда они вышли, стоял тревожный гул голосов. Среди горняков сновали женщины, разыскивая своих близких. Здесь уже был Шалин.

— Комлев! Вот ваша бригада! Дуладзе, Ахметов, Васильев, Коротовский, — называл парторг имена опытных горняков, людей, пользующихся всеобщим уважением.

— А что же мы сидеть сложа руки будем? — заволновались в толпе, когда аварийные бригады получили инструмент и тронулись к спуску в шахту. — Айда вниз, ребята!

И вот уже клеть не успевала опускать людей вниз, но теперь это были не объятые паникой, а спокойные, уверенные в себя люди. Оставшиеся наверху (всем начальник шахты не разрешил спускаться вниз) встречали каждого, кто появлялся из шахты, вопросом:

— Как там?

Ответ был неизменен:

— Работа идет!

7

Медленно возвращалось сознание. Рядом кто-то долго и настойчиво разговаривал. Голоса были приглушенные, они пропадали, но вот минуту назад он услышал эти голоса совсем отчетливо.