Сенсей. Сон Большого Города

Но только когда он показал своей новой знакомой темноволосой девочке с грустными глазами вверх, на веточку, до которой им вместе нужно было всего лишь дотянуться… в эту секунду в сердце Мари вошла острая ледяная игла. В сердце Мари, что бежала и почти летела на встречу к своему ангелу в этот вечер. Но не добежала и не долетела. И пропала легкость. Пропала, как будто и не было ее никогда. И кроны деревьев старого парка тоже пропали где-то в недостижимой высоте… Знала ли она, что потеряла? Знала ли она, что потеряла навсегда? Десять лет или десять тысяч лет назад. Это была первая потеря Мари. С тех пор Мари теряла. Теряла и забывала. Не меняясь. В конце пути стоял человек в черном костюме и шляпе с широкими полями. С его пальцев капала на холодный бетонный тротуар черная кровь. Это он назвал Мари сучкой в конце пути. И ты узнаешь всю историю от начала и до конца. В свое время.

Почему, спросишь ты, эта история про верность? Почему не про любовь? Потому что верность – это ключ, что открывает и закрывает все настоящее. Все по-настоящему важное. Если ты понимаешь, о чем я.

Из случайных текстов Сенсея

Глубина резкости. Это когда все, что вне фокуса, вне твоего внимания, теряет значение, теряет резкость и смысл. Чем старше я становлюсь, тем меньше эта глубина. Возможно, это такая растущая сосредоточенность. А может быть, наоборот, рассеянность. Но это очень важная величина.

Знаешь, снимая город, ты закрываешь диафрагму объектива, перекрываешь свет, оставляя минимальное для него отверстие. Так получается резкий до бесконечности кадр. А вот снимая портрет, впускаешь в объектив весь возможный свет, открываешь его максимально… чтобы получить узкое резкое пространство. Только глаза, только зрачки. Вот почему так, скажи мне?

Вероятно, человеку всегда недостаточно света? А городу хватает собственного? Все это спорно. Спорь.

Глава четвертая. Сенсей. Один

Дверь захлопнулась. Старый дом слышал этот грохот не раз. И услышит еще много раз. Сенсей не услышит. С рюкзаком и спортивной сумкой в руке он спускался по лестнице. Отполированные деревянные перила знакомо скользили под рукой. Привычно. Кофр с камерами и объективами ждал его на первом этаже. Старый кофр времен его активности. Обитые алюминием черные ободранные углы. Кофр ждет. К сожалению, никто и нигде не ждет его больше. Закончился день. Знакомый дом, в котором прошли двенадцать неплохих лет, перестал быть его домом. Сын его старого друга и коллеги продал квартиру, которую сдавал Сенсею. Сдавал – это очень условно. Сенсей платил от случая к случаю. Последние полгода не платил вовсе. Не ладились дела. Сенсей давно забыл, когда и как эти дела ладились. Не было учеников. Не было никого, кто бы мог помочь с этим. Новое время. Социальные медиа. Он понимал, что это значит. Он мог поговорить об этом. Так же, как о жизни на Марсе. Предположительно. Гипотетически. Он был человеком другой эпохи. Закончившейся безвозвратно с появлением Сети, гаджетов, цифровых камер.

В последний раз за ним со скрипом закрылась дверь подъезда. С каждым годом все больше вещей происходят с ним в последний раз. Это понимают многие, перешагнувшие сорокалетний рубеж.

Сенсей оглянулся по сторонам. Никого. Пустой двор, пустая жизнь. Пустые хлопоты. И он покатил кофр, поставив на него спортивную сумку. К фонтану. Это стало традицией.

Почему ничего не происходит? Что он сделал не так? Где в его долгой жизни он свернул в тупик?

Колодец, бывший когда-то фонтаном, был недалеко. Три квартала по тихим улицам старого города. Опустевшим улицам. Глядя на дома с заколоченными окнами, подъезды, рядом с которыми никто давно не парковал машин. Раньше здесь бегали дети, болтали старушки у подъездов, гуляли с колясками молодые мамы. Подростки кучковались со своими секретами и запрятанными от взрослых сигаретами у скамеек и баскетбольных площадок между деревьями за домами. Время. Совсем другое время. Как выброшенный на берег старый баркас с недоумением смотрит на далекое море, так Сенсей смотрел на недоступную сейчас для него бурную жизнь Даун-тауна. С огнями, музыкой, барами, деньгами. Все, что у него было, вошло в рюкзак за спиной и спортивную сумку, в старый кофр на колесах. Что, собственно, у него было?

Ты скажешь, что у каждого из нас есть только то, что мы можем унести с собой. Я тоже слышал эту байку. И Сенсей слышал. Но ему не нужны твои или мои советы. Не нужны истории о пространстве вариантов и прочие мотивации. Ему нужно было чем-то жить. Не важно даже где и на что. Ты понимаешь? Важно – чем. Важно – зачем. Сенсей не готов был шагнуть с моста, рядом не было подходящих мостов. И у него не было под рукой короткого и острого танто или тем более кусунгобу. Не было верного друга, стоявшего наготове рядом со сверкающим мечом, чтобы помочь уйти из жизни с честью. Но ты же понимаешь, что это вопросы технические. У него не было ни одного подходящего варианта в его сегодняшнем пространстве. Это его беспокоило, а не мосты и мечи для сеппуку.

В кофре еще оставались сверкающий хромом Hasselblade и среднеформатный Pentax. Leica покинула его три месяца назад вместе с классическим 50-миллиметровым немецким стеклом. Чистым и прозрачным. Идеальная камера для 35-миллиметровой пленки. Почти любимая камера. Вечная, так ему казалось, когда он держал ее в руках в огромном магазине B&H. Так ему казалось и много лет спустя, когда он передавал идеальную вечную маленькую камеру еврею-антиквару Иосифу в Чайна-тауне. Много и многих снявшая Leica стала частью чьей-то коллекции. Возможно, коллекции самого Иосифа. Сенсей в былые годы говорил с ним о фотографии. Иосиф тогда проявил исключительную информированность. На этом они и сошлись. Сенсей был уже не слишком молод. Ушла Leica, оставив приличную сумму, которая, к сожалению, тоже подходила к концу. Его камеры без пленок. Как револьверы без патронов. Бессильные. Бесполезные. Как он сам. Без цели. Без друзей. Без дома. «Я не бездомный, – сказал он себе. – У меня просто временно нет дома». Он не пытался себя ни в чем убедить. Говорить с собой давно стало его привычкой. Он обсуждал сам с собой практически все. Долгие медленные разговоры.

Сенсей дошел до старого каменного кольца фонтана. Присел на теплый парапет. Хорошо, что лето. Хорошо, что так легко. Мало вещей и много времени.

В глубине фонтана тускло блестели позеленевшие старые монеты. «Почему бы и нет…» – сказал он сам себе. И, потянувшись, достал одну из них. Вспомнил, как его серебряная монета блестела в тонких пальцах девушки. Здесь. Несколько месяцев назад. Несколько ничего не значащих месяцев. Много не важных дней и ночей.

И еще он вспомнил, как встал на тот путь, что привел его теперь. К этому фонтану и к этой темной скользкой монетке в руках.

Он уже был Сенсеем тогда. Много лет назад. Десять или десять тысяч. У него было много учеников. Он отказался от своего маленького клуба карате ради большого и незнакомого мира фотографии. Он неплохо зарабатывал на съемках. Умел сделать правильный кадр, найти нужный свет, поймать мимолетное настроение счастья в кадре. Именно то, зачем нужны фотографы на свадьбах и праздниках. Но, проявляя и печатая эти снимки, он все больше сомневался. Он чувствовал, как искусство, его искусство света и тени, обменивается на деньги. И ему казалось, что это неравноценный обмен. Он отлично помнил тот день, когда обменял конверт с фотографиями на конверт с деньгами. Недалеко отсюда. В старом кафе, за деревянным столиком. Кофе был хорош. Он любил кофе в этом кафе. Татуированный кубинец – хозяин заведения готовил кофе в алюминиевой кастрюльке на огне. Не признавая кофемашин и капучинаторов. Хороший кофе. Сладкий и крепкий. И жгучий. Делая маленький глоток, Сенсей подумал тогда: «Нельзя менять свою жизнь на деньги». Эта мысль ударила ему в солнечное сплетение. Жизнь – это немного и недолго. Жизнь – это все, что у тебя есть. И, если ты будешь разменивать свои годы, свои бесценные часы и невозвратные минуты на мятые бумажки, то однажды у тебя не останется ничего, кроме них. Кроме этих мятых бумажек. Ты не сможешь купить на них еще один день для себя. Еще один день невероятных теней и света. Не сможешь.

Именно тогда Сенсей вышел на свой сегодняшний путь. Отказался от коммерческой съемки. От свадеб и венчаний, крестин и похорон. Ничего больше. Только ученики. Свет, тени, ученики. Это было неплохо придумано. Тогда. Жалеет ли он сейчас об этом? Сидя у старого неработающего фонтана с мокрой монетой в руках? Смешной и старый. С ободранным кофром, в котором лежат его последние камеры. Остатки огромной коллекции камер и объективов. Остатки его жизни.

Я жалею его. Ты, наверное, тоже. У тебя ведь доброе сердце. Но он сам? Пожалуй, нет. И тебя это не удивляет, правда? Сенсей выбрал свой путь. И прошел этот путь от начала и до конца. И я знаю совсем немногих людей, которые смогли удержаться на своем пути. А ведь я тоже встречал разных людей. Хороших и плохих. Я ведь не молод.

Тусклая монетка в руке Сенсея налилась тяжестью. Он сунул монету в карман брюк и поднялся с нагретого солнцем камня парапета. Вдруг он понял, куда ему идти.

Глава пятая. Мари. Десять лет назад

Мари проснулась с сожалением. Прекрасный был сон. Она летала. Это было так легко. Ей на мгновение показалось, что она сможет, как во сне. Взлететь. Оставить всю пустоту наступающего дня здесь. На подоконнике это старого скучного дома. Дома, где прошло ее ничем не примечательное детство.