Сент-Экзюпери

Когда Антуан работал над каким-нибудь произведением, он избегал литературных чтений. Стол его был завален научными трудами, и собеседников в часы досуга он искал соответствующих.

«Для меня, как и для всех, кто имел счастье общаться с ним, — вспоминает генерал Шассэн, сам человек весьма эрудированный, в прошлом преподаватель Антуана на Высших курсах пилотажа и навигации в Бресте, — Антуан де Сент-Экзюпери — всеобъемлющий гений. Он был одновременно и крупным писателем, и крупным философом, и ученым, и математиком, не говоря уже о его качествах гражданского летчика, летчика-испытателя, инженера-конструктора, не говоря уже о его героизме во время войны и о том, что он собой представлял просто в качестве друга».

Со своей стороны, А. Р. Метраль пишет:

«У Сент-Экзюпери был хороший научный фундамент. Он любил напоминать, как бы извиняясь за вопросы, которые в силу своей любознательности задавал мне, что он был кандидатом в „Эколь наваль“ (Высшее военно-морское училище) и вынужден был отказаться от карьеры моряка только из-за того, что получил плохую оценку по французскому языку... Благодаря этим общенаучным основам Сент-Экзюпери сохранил вкус к физике; кроме того, он свободно владел математикой в размере курса специального класса лицея. Привычный к интеллектуальной гимнастике, он мог без особого труда читать научные работы по прикладной механике и физике. Его философский ум хорошо приспосабливался к изучению научных вопросов и к размышлениям по поводу общих аксиом этих наук, и он составил себе, в частности, по поводу современных теорий относительности и волновой механики весьма ясные и точные схемы...»

Но больше всего поражал профессора Метраля, как и других ученых, которые общались с Сент-Экзюпери, особый склад его ума:

«Математические трудности не останавливали его, но он постоянно старался заменить сухость чисто математического рассуждения и доказательства формально логическими объяснениями, исключающими всякий символизм. Было очень любопытно следить за ходом его испытующей мысли, за его обращением подчас к самым неожиданным аналогиям, за его удивительно тонкими философскими рассуждениями...»

Роль биографа отнюдь не заключается в том, чтобы анализировать философские концепции своего героя. Однако предыдущие высказывания требуют — для ясности и объемного представления о замечательной личности Сент-Экзюпери — наглядного примера, говорящего о своеобразии его манеры и глубине мышления.

Сент-Экзюпери много размышлял над взаимоотношениями поэзии и математики, а также над творческими возможностями языка как средства выражения мысли. « Истина, — говорил он, — это то, что делает все проще». В письме одному физику — следствии довольно живого обмена мыслями — он объясняет, что понимает под « относительностью внешнего мира», и при этом объясняет свою точку зрения на « ценность» понятий:

«Вы, по существу, противопоставляете одна другой мою „развернутую мысль об относительности внешнего мира и мою мысль об абсолюте в духовной и моральной области“ — и удивляетесь этому противоречию.

Прежде всего повторяю, несколько схематизируя, то, что я в тот день говорил. Я сказал:

«Явления представляются человеку вначале без всякой взаимосвязи, покуда не созданы эффективные понятия, чтобы их (эти явления) „уловить“. Если созданные понятия неполноценны, то явления представляются противоречивыми».

Но прежде всего надо договориться о значении слова «понятие».

Понятие — это, по существу, определение и напоминание словом некоей системы взаимоотношений, свойственной предмету или данному опыту, которая может быть перенесена на другие предметы или опыты. Первобытный человек, пользовавшийся в своем языке отдельным словом для обозначения красной вишни и другим — для зеленой вишни, одним — для зеленого пера и другим — для красного пера, сделал большой шаг вперед в отношении понятия, выделив качество «красный» из предмета «вишня» и прилагая его, без необходимости каждый раз уточнять, либо к предмету «перо», либо к предмету «вишня». Так, например, «ревность» определяет некоторую структуру взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Но слово это может служить мне для того, чтобы совершенно в другой области вызвать представление о подобной же структуре взаимоотношений. И, например, я могу определить жажду, как «ревность» к воде. Жажда, когда от нее умирают, располагает к горестным образам. Она не носит характер врожденной болезни (врожденная болезнь никогда не требует лекарства), а скорее характер желания, которое требует удовлетворения. Для того, кто умирает от жажды, вода отдается другому. Но может ли сохранение энергии — понятие, созданное как результат определенного опыта — быть, приложено таким, какое оно есть, к другому опыту? Чтобы быть эффективным, объяснять, понятие должно сразу же охватить известную систему взаимоотношений там, где это понятие применяется. Понятие, которое нельзя сразу же приложить, — ложное понятие. Это относится, например, к понятию «выгода» во многих трактатах социальной философии. Если сущность взаимоотношений, на которую я собираюсь указать, говоря «руководствоваться выгодой», не выведена мною из конкретного опыта, то мое высказывание не сможет быть ни подтверждено, ни опровергнуто, когда я применю эту структуру к другим частным случаям.

Я всегда окажусь на высоте, доказывая это. Так, выгода апостола, подвергшегося пыткам, — в опьянении жертвенностью. Но такая посылка ничего мне не объяснит ввиду своей уязвимости. И наоборот, если бы я вывел понятие «выгода» из наблюдений над человеком, стремящимся к материальному удовлетворению с наименьшими усилиями, то моя основная посылка оказалась бы опровергнутой, если бы ее применили к апостолу.

Приведу пример того, как может создаваться понятие.

Люди сегодня борются друг с другом. Везде, во всем мире я замечаю проявления воинственности, которые поначалу мне кажутся беспорядочными. Будь я обитателем Сириуса и возвратись я к себе домой, я унес бы с собой представление о полнейшей неурядице.

Но я мог бы сделать усилие для выражения своих мыслей и создать разъясняющие понятия. Например: «демократия», «расизм». (Не критикуйте мой выбор, я не утверждаю здесь никакой истины, а лишь показываю ход мыслей.)

Однако чтобы мое понятие соответствовало своему назначению, придется взять на себя риск уточнить его, прежде чем им пользоваться. Определю, например, «демократию», исходя из Декларации прав человека либо исходя из уважения к свободе личности. А для «расизма» приму, например, тезис Гобино. Теперь только приложу эти понятия к «миру», При этом я убеждаюсь, что, грубо говоря, они «работают». В какой-то мере они разъясняют некоторые аспекты моей проблемы. И все же я не могу ими удовлетвориться. Они не создают полной ясности, о которой я мечтал...

Вот это проблема языка как способа выражения мыслей. По мере того как я опытом устанавливаю противоречия, мне приходится либо усложнять свои понятия оговорками и исключениями (и они уже не создадут у меня ясности мысли), либо создавать новые понятия, которые на сей раз были бы эффективны. Это дело чистейшего созидания, а не наблюдения. Совершенно ясно, что моя система взаимоотношений свяжет реальные вещи и что она не будет сама по себе ни правильной, ни неправильной. Но выбор той или иной системы взаимоотношений произволен. Существует бесконечное количество определенных систем взаимоотношений между данными вещами, Есть сельскохозяйственные проблемы, в которых я разберусь лучше с помощью представлений о пахотной земле, лесах, пастбищах, а есть другие, в которых удобнее разобраться с помощью представлений о земельной собственности. Линия раздела поместий нарушает единство лесов, пашен и пастбищ. Я показал различные аспекты, взяв за основу одни и те же вещи.

В самом деле, количество возможных понятий бесконечно. Но мне ни к чему схема взаимоотношений, которую я, например, выведу из опыта того дня, когда, страдая зубной болью, я повстречал трех уток. Я никак не смогу распространить этот опыт на что-нибудь другое. Но я извлеку нечто приложимое к другим случаям из схемы взаимоотношений, называемых ревностью, понятия, приобретенного мною в результате частного случая — опыта того дня, когда, влюбленный в одну блондинку, я заметил, что она улыбается какому-то гусару.

В этом смысле закон Ньютона — понятие, или, точнее, точка зрения. (Это не истина в себе.) В опыте падения камня я могу различить целый ряд элементов. Тысячи поэтов воспоют это под тысячью углов зрения. Что до планет, вращающихся вокруг Солнца, я могу и этому дать тысячу описаний. Но если, следуя за Декартом, я стал бы утверждать, что вселенную можно выразить с помощью понятий «массы», «пространства», «времени», «улавливающих» совершенно лишенные взаимосвязи вещи, ...с помощью которых все может быть выражено (существуют-де только элементарные массы или ассоциации элементарных масс, движущиеся в пространстве и времени),-то, будь я Ньютоном, я мог бы создать понятие: