Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Друзья… друзья… друзья, черт побери!

К великому моему изумлению, доктор, видимо, был очень тронут. Он закивал, короткие кудряшки парика затряслись на его маленькой голове, и он несколько раз кряду повторил на каком-то подобии французского:

— Да-да, Джонни… я понимай.

После этого Гогла пожал мне руку, снова меня обнял, и, всхлипывая, как малый ребенок, я вышел.

Как часто мне случалось видеть, что самые отпетые головы расставались с жизнью достойнейшим образом! Тут есть чему позавидовать. Пока Гогла был жив, его терпеть не могли; в последние же три дня своей поразительной стойкостью и самоотвержением он завоевал все сердца, и когда в тот же вечер по замку разнеслась весть,

что его не стало, все заговорили вполголоса, точно в доме, погруженном в траур.

А я словно обезумел; я не мог более думать о том, что тревожило меня прежде; право, не знаю, что на меня нашло; пробудившись на другое утро, я вновь стал самим собой, но в тот вечер меня обуяла угрюмая ярость. Я убил его, он же сделал все, что только мог, чтобы меня защитить; его страшная улыбка стояла у меня перед глазами. И такими нелепыми и бесполезными казались сейчас эти угрызения совести, что мне довольно было взгляда или слова, чтобы вновь затеять с кемнибудь ссору. Наверное, все это было написано у меня на лице, и когда несколько времени спустя я повстречал доктора, отдал честь и обратился к нему, он поглядел на меня удивленно и сочувственно.

Я спросил его, правда ли, что Гогла не стало.

— Да, — отвечал он, — ваш приятель умер.

— Он очень страдал?

— Нисколько. Уснул мирным сном, — сказал доктор. Еще посмотрел на меня и полез в кармашек для часов. — Вот возьмите! И не стоит горевать понапрасну, — сказал он, сунул мне в руку серебряный двухпенсовик и пошел своей дорогой.

Мне следовало бы заключить эту монетку в рамку и повесить на стену, ибо, сколько я знаю, то был единственный случай, когда этот человек поддался чувству милосердия. Я же постоял, поглядел на монету и, поняв его ошибку, горько рассмеялся, потом отошел к крепостной стене и зашвырнул монету подальше, точно то была цена крови. Смеркалось. В глубине цветущей долины спешили по Принцесс-стрит фонарщики, каждый с лесенкой и фонарем, и я угрюмо следил за ними сквозь амбразуру. Неожиданно чья-то рука опустилась мне на плечо, и я обернулся. То был майор Шевеникс, во фраке, с безупречно повязанным галстуком. В умении одеваться ему никак нельзя было отказать.

— Я не сомневался, что это вы, Шандивер, — сказал он. — Итак, он умер?

Я кивнул.

— Ну-ну, не надо унывать. Разумеется, это весьма прискорбно, весьма тягостно и все такое. Но, знаете ли, для нас с вами это совсем не так плохо. Теперь, когда его уже нет, и притом что перед кончиной вы его навестили, я совершенно успокоился.

Стало быть, своей жизнью я снова должен быть обязан Гогла.

— Я предпочел бы этого не касаться, — сказал я.

— Хорошо, только еще одно слово, и я не стану больше об этом упоминать. Из-за чего вы дрались?

— Ах, ну из-за чего дерутся мужчины! — воскликнул я.

— Женщина?

Я пожал плечами.

— Вот так штука! — сказал Шевеникс. — Никак не ждал, что он способен влюбиться.

И тут мое дурное настроение прорвалось наружу.

— Он! — воскликнул я. — Да он ни разу не посмел с нею заговорить… только и знал, что смотрел на нее да изрыгал мерзкие оскорбления! Быть может, она как-нибудь и подала ему шесть пенсов; если так, доброта ее, возможно, еще откроет ему дорогу на небеса!

Тут я заметил, как испытующе смотрит на меня майор, и замолчал на полуслове.

— Ну, ну, Шандивер, покойной ночи! Приходите ко мне завтра во время завтрака, и мы побеседуем о чемнибудь другом.

Должен признать, что он держался не так уж плохо; с тех пор прошло много времени, и теперь, когда я пишу эти строки, я понимаю, что он держался просто хорошо.

ГЛАВА IV

СЕНТ-ИВ ПОЛУЧАЕТ ПАЧКУ АССИГНАЦИЙ

Однажды утром,

вскоре после дуэли, я с удивлением заметил, что меня пристально разглядывает какой-то незнакомец в штатском. Это был господин средних лет; я увидел багровое лицо, круглые темные глаза под потешными клочковатыми бровями и выпуклый лоб; одет он был просто, строго, наподобие квакера. Однако глядел уверенно и независимо, как человек преуспевающий. Вероятно, стоя поодаль, он рассматривал меня уже изрядное время, так как между нами на казенной части орудия преспокойно сидел воробей. Едва взгляды наши встретились, незнакомец подошел ближе и обратился ко мне по-французски; говорил он бегло, но с чудовищным акцентом.

— Я имею честь говорить с мсье виконтом Энном де Керуалем де Сент-Ивом? — спросил он.

— Видите ли, сам я так себя не называю, — отвечал я, — но если пожелаю, имею на это, право. В настоящее время я именуюсь просто Шандивер. К вашим услугам, сэр. Это фамилия моей матери, и она вполне подводит солдату.

— По-моему, это не совсем так, — возразил незнакомец. — Сколько я помню, у вашей матушки тоже был титул. Она звалась Флоримонда де Шандивер.

— Опять ваша правда! — сказал я. — И мне чрезвычайно приятно повстречать человека, столь хорошо осведомленного о моей родословной. А вы, сер, тоже знатного рода?

Я задал этот вопрос крайне высокомерным тоном, отчасти, чтобы скрыть безмерное любопытство, которое пробудил во мне странный посетитель, отчасти же потому, что в устах рядового солдата в арестантской одежде это, разумеется, звучало смешно и ни с чем не сообразно.

Он, видно, тоже так подумал и засмеялся.

— Нет, сэр, — возразил он, на сей раз по-английски. — Я не знатного рода, как вы изволили выразиться, а всего лишь обыкновенный смертный, что, впрочем, равняет меня с любыми самыми родовитыми господами. Я просто мистер Роумен, Дэниел Роумен, лондонский стряпчий, к вашим услугам, сэр, и, что, вероятно, заинтересует вас куда больше, приехал я сюда по поручению графа — вашего двоюродного деда.

— Как! — воскликнул я. — Неужто мсье де Керуаль де Сент-Ив помнит о существовании столь незначительной персоны, как я, и неужто он снизошел до того, чтобы считать родней наполеоновского солдата?

— Вы отлично говорите по-английски, — заметил мой гость.

— Это мой второй язык с детства, — сказал я. — Няня моя была англичанка, отец говорил со мною поанглийски, а завершил мое образование ваш соотечественник, мой дорогой друг мистер Вайкери.

На лице законника выразился живейший интерес.

— Как! — воскликнул он. — Вы знали несчастного Вайкери?

— Больше года, — сказал я, — и долгие месяцы делил с ним его убежище.

— А я служил у него в конторе и стал его преемником. Превосходный был человек! Он поехал в эту проклятую страну по делам мсье де Керуаля, и ему так и не суждено было воротиться. Вы, часом, не знаете, сэр, каков был его конец?

— Увы, знаю, — отвечал я. — По несчастью, он повал в руки шайки разбойников, мы их называем chauffeurs [10]. Скажу коротко: его пытали, и он умер в тяжких мучениях. Вот смотрите, — прибавил я, сбрасывая башмак (чулок у меня не было), — я был тогда еще ребенком, и смотрите, как они со мною обошлись.

Он поглядел на след старого ожога, и лицо его исказилось.

— Ужасный народ! — пробормотал он негромко, но я все же услышал.

— О, да, англичанин может позволить себе такое суждение, — вежливо отозвался я.

Вот так квитался я с этой легковерной нацией. Девять из десяти наших посетителей приняли бы мои слова за чистую монету, за свидетельство моего здравомыслия, "о, видно, лондонский законник был поумней их.

— А — вы, я вижу, не так-то глупы, — сказал он.

— Да, — отвечал я, — не вовсе дурак.

Поделиться с друзьями: