Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени

– Не только я. Нас было два десятка.

– Конечно, конечно– – он стал всматриваться в меня, и я понял, о чем он думает. Но помогать не стал.

Дашка обошла его и положила мне руку на плечо.

– А вы – тот самый Горбовский? – спросила она вздрагивающим голосом.

– Да вроде бы я, – ответил он. – А как вас зовут, сударыня?

– Дарья. Дарья Петровна.

– Очень приятно – А уж как мне-то приятно! – заявила Дашка.

Я накрыл ее руку, прижал. Спокойно, сказал про себя. Она хотела выдернуть руку, но услышала меня и удержалась.

И вдруг Горбовский все понял. Я видел, как изменилось его лицо.

– Мир полон странных перекрестков, – почти повторил я.

– Леонид Андреевич, – сказал монах, – раз уж вы встали – сходите, пожалуйста, за льдом. Вы знаете, куда.

– Мм– да. Знаю. Конечно, знаю Он подхватил стоящее в углу ведро и вышел наружу. Мембрана сомкнулась за ним.

– Я плохой врач, – сказал монах. – Вернее, я совсем не врач. Так, эмпирик Он замолчал. Кот распластался по мне, тяжелый, мягкий, горячий. Казалось, он впитывает мою боль.

– Если использовать методы двадцатого века, вам придется задержаться у меня недели на две-три, – продолжал монах. – Или же – можно прибегнуть к активатору. У меня есть полевой бета-активатор. Тогда вы сможете ходить уже завтра. Что из этого меньше противоречит вашим принципам?

– Если всерьез – не годится ни то, ни другое. Как ты считаешь, Дарья?

– Может быть, – сказала Дашка невпопад. Потом она включилась: – Не знаю, папа. Это уже не игра.

– Это и не было игрой.

– Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. Я ведь о другом.

– А ничего другого нет. Понимаешь, просто нет, и все. Тебе показалось.

– О чем вы? – спросил монах.

– О Леониде Андреевиче!…

– Дашка, прекрати, – сказал я. – Прекрати. Простите, у вас есть гипс? Я не хочу выходить из того времени, но и трех недель у меня нет. Если сделать более прочную повязку – Не получится, – сказал он. – Во-первых, у меня просто нет гипса. Конечно, за гипсом можно слетать в Абакан– это не будет противоречить вашему обету?… впрочем, не важно. Самый прочный гипсовый сапог не защитит ногу от холода, будет отморожение и после – гангрена. Да и размокнет он на второй день– Поверьте, в двадцатом веке у вас здесь была бы четкая альтернатива: отлежаться в тепле – или умереть. В лучшем случае – потерять ногу. При такой вот пустячной травме. Весело, правда?

Я молча кивнул. Он был прав. Хотя признавать эту правоту не хотелось.

– Сейчас Леонид Андреевич принесет лед, обложим опухоль льдом, потом забинтуем. А вы пока подумаете– В каком году ваш предок был здесь?

– В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом.

– И что, неужели он был один?

– Вдвоем. Он и мальчик-подросток. Они выжили после катастрофы маленького самолета и больше двух недель шли по горам.

– И сколько же ему тогда был лет?

– Пятьдесят шесть.

– А-а! И вы решили повторить его маршрут – в ваши-то годы? Извините, что об этом напоминаю, но– кости уже не те, да и силы, наверное – За что же тут извиняться? Все нормально– Знаете, я подумал вот как: будем активизировать– Представим себе, Дашка, что мы отлежались с месячишко в пастушеской хижине? Ты охотилась на коз – Нет, я охотилась на диких горных ежиков. Все хорошо, папка. Ты правильно придумал– – и она вдруг шмыгнула носом.

– Что такое?

– Да я вдруг– Понимаешь, я вдруг представила, что пра-пра-пра вот так же подвернул ногу– и не дошел. И некому было его вылечить – Вся жизнь состоит из таких моментов, – глухо сказал монах. – Иногда мы их замечаем. Очень редко. Но именно из них по-настоящему и состоит жизнь.

Вошел Горбовский с ведром. Неловко потоптался у входа.

– Вот– я лед принес – Поставьте в уголок, пусть тает. Надобность отпала, Леонид Андреевич. Мы решили применить бета-активатор.

– А-а– Ну, понятно. Конечно. Да, это правильно. Вам еще чем-то нужно помочь, Роберт? Я чувствую себя бездельником.

– Вы гость. Но, если хотите, можете приготовить ужин. Нас, как видите, стало больше.

– Я приготовлю, – сказала Дашка.

– Но вы же еще больше гостья, – запротестовал Горбовский.

– Готовить буду я!…

– Лучше не спорьте с ней, – сказал я. – Во-первых, она действительно умеет, а во-вторых, вам ее не одолеть. Девочки в таком возрасте неодолимы.

Дашка просверлила меня взглядом и, вздернув короткий нос, повернулась к маленькой плите и продуктовому шкафу-стерилизатору.

– Мужчины, – презрительно сказала она, роясь в пакетах и коробках. – Одни консервы Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что мне померещилось: какой-то зловещий заговор, наверное, – но я стал настороженно прислушиваться, одновременно всячески подражая спящему человеку. Но нет, это был не разговор, шептал один человек, монах, и я не мог разобрать слов.

Будто бы угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария– Герман, Игорь, Денис– Впрочем, я не уверен. Я лежал и вслушивался, а потом вдруг уснул.

К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до нужника и обратно. Потом – вышел на крыльцо.

Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное. Длинные нервные облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый год Но воздух был сладок, и ручей – пел.

Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее.

А потом подошел Горбовский и встал рядом.

– Дурацкая ситуация, – сказал он тихо. – И надо бы попросить прощения, но знаешь, что будет еще хуже – Нет, – я вдруг засмеялся; смех был скрипучий. – Хуже уже не будет.

– Ох-хо-хо– протянул он горестно. – Так вот всегда и бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они тоже – люди – Нас заворожило название, – сказал я. – Надежда– Надо же было такое придумать.

– Я знал эту Надежду, – сказал он. – Ну, в честь которой– Надежда Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету назвал– а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщинаСколько вам лет, Петр?

Он спросил это – будто в ледяную прорубь прыгнул – Тридцать шесть. Плохо выгляжу?

Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал тереться о мою больную ногу. Уже не такую больную – Интересное вы затеяли путешествие, – сказал Горбовский очень не скоро. – Значащее. Я вот размышляю– Наша нынешняя жизнь – всё всерьез, но очень часто так: подойдешь к самому краю, а там – барьер, а там – страховка, спасатели дежурят– И вот – раз от раза – становимся слишком храбрыми, что ли. Наглыми. А когда вдруг – ни барьера, ни спасателей, и сделать уже ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не начать – Да, – сказал я. – Это была авантюра. Но теперь-то уж– не бросать же на полпути. Дойдем.