Сентябри Шираза

— Думаю, да.

— Вот и хорошо! Если ты по-настоящему, всерьез намерен стать хасидом, приходи — поговорим. Но только, пожалуйста, не думай, что на это можно пойти ради девушки. В таком случае тебя хватит ненадолго.

Да, тут Залман прав. Как бы ни нравилось Парвизу семейство Мендельсонов, жить так, как живут они, он бы не смог: нет в нем той силы веры. И не смог бы он, как Залман, строить свою жизнь, подходя к ней с глобальными мерками, подсчитывая возможных отпрысков, что твой демограф. Ему ясно: он не может жить по заранее намеченному плану, он открыт будущему.

Он выходит на крыльцо, перегибается через перила: сейчас пять, но солнце еще яркое. Парвиз смотрит на красные помидоры, желтые бананы в продуктовом ларьке на углу, и на него нисходит покой. Дни все длиннее, и так будет до июня, потом они — мало-помалу — начнут убывать, но заметно это станет лишь в конце октября, и тогда в пять часов кто-нибудь глянет на сумерки за окном и вздохнет: «Скоро зима! Включи свет!» На смену теплым весенним и летним дням придут унылые осенние и зимние вечера, а после них снова будет ярко сиять солнце. Он понимает: со временем мрак в его душе рассеется так же, как зимний мрак. Стоя на крыльце, Парвиз наслаждается последними минутами перед закатом и думает, что то же солнце всего восемь часов назад светило отцу, пока тот пил в саду чай или по обыкновению прогуливался перед ужином.

Глава сорок пятая

Исаак понимает: отец может умереть в любую минуту. А потом он будет стоять над ним, смотреть на его тело и думать: чего бы он некогда ни ожидал от отца — любви или хотя бы просто ласки — этим ожиданиям уже не сбыться.

— Исаак, — говорит мать, — азиз, почему ты сидишь на траве? Там же грязно!

— Ничего, мам. Зато не так жарко, как в доме.

Мать промокает лоб салфеткой.

— Хорошо бы хоть сегодня пошел дождь.

В саду родительского дома, где кипарисы хоть как-то спасают от не спадающего вот уже вторую неделю зноя, он следит, как струйка дыма, выходя из ноздрей, медленно растворяется в удушливом воздухе. Смотрит на мать — тщедушную, сморщенную, как сушеный абрикос.

— Мама, уезжай с нами, — говорит он. — Что ты будешь делать здесь одна?

— С вами? Ты что, думаешь, у меня достанет на это сил?

— Но не могу же я оставить тебя одну?

— Тебе надо думать о своей семье. Да и вообще, сколько мне осталось… — Мать ерошит волосы сына — так она ерошила их в детстве. — Исаак-джан, давай зайдем в дом, — говорит она. — Чувствую, отец вот-вот отойдет.

Исаак тушит сигарету, встает — от долгого сидения у него затекли ноги. Он задумывается: достанет ли у него самого сил для такого путешествия.

В комнате запах тяжелый, как в больничной палате. Он подходит к отцу, берет его за руку.

— Вот и все, — говорит отец.

— Баба-джан, не сдавайся, не теряй надежды.

— Надежды? — Отец еле слышно смеется. — Какая еще надежда? Все кончено. — Он пытается приподняться на кровати, но руки у него дрожат, и голова падает на подушку. — Какая боль! — говорит он.

— Тебе что-нибудь нужно? Может, ты хочешь пить?

— Не надо. Да и к чему мне вода — из меня ничего не вытекает, я же лопну! — Он пытается смеяться.

Исаак вымученно улыбается. Раз конец уже виден, ожидание — вот что невыносимо: смерть может наступить в любую минуту, но не наступает, и оттого каждая минута длится вечность.

— Утром приходил врач. — Отец еле говорит. — Спросил: «Как вас зовут, какой сейчас год?» Я ответил — я же еще в своем уме. Тогда он спросил: «Что такое Каспий?» Я долго смотрел на него. И ведь знаю я это слово, а вспомнить не могу… «Вода, — сказал я. — Это вода». А он: «Да, это вода, она называется — море». Море, Исаак! Я не мог вспомнить слова «море»! — В волнении отец выпускает руку Исаака и дважды тычет пальцем в воздух. — Всю жизнь… думаешь… задаешься вопросом… Умру ли я в своей постели… или погибну от глупой случайности? Впрочем, какая разница. Пока не пришел твой час, никто не может представить, что это такое. Ужас, ужас… вот это что.

— Успокойся, Хаким, — говорит Афшин. — Гляди, как разволновался.

— Говорят, в последний час на тебя нисходит покой. Но покоя нет, нет…

С этими словами он умирает. Афшин в слезах уходит из комнаты, Исаак остается один, смотрит на отца — вся его поза говорит, что он не приемлет смерть — руки повернуты ладонями вверх, пальцы скрючены, брови нахмурены. До чего же похож отец, думает Исаак, на некачественный алмаз — твердый, но с плохой «спайностью». Такие легко раскалываются.

* * *

Хакима Амина, этого несчастного человека, расточившего все, что успели скопить его дед, торговец шелком, и прадед, раввин из Мешхеда, хоронят в последний день августа в Тегеране на еврейском кладбище, рядом с его отцом. Кроме раввина, отца хоронят только Исаак с матерью и Фарназ. Исаак смотрит, как отца опускают в землю, как на него горсть за горстью падает земля, пока он не скрывается с глаз.

Отец — последний из Аминов, кто покоится здесь.

Глава сорок шестая

Они получают письмо от некоего Жака Аманда, на конверте — парижский штемпель:

Привет!

Спешу сообщить, что у меня все в порядке. Хаджи Голям передает привет; он извиняется, что не дал знать о себе раньше. Дети выросли и обосновались на новом месте. Ну а я поселился в Париже на Монмартре, у меня квартирка с видом на Сакре-Кёр. Небольшая, но уютная. Надеюсь, еще увидимся.

Всего наилучшего, Жак

Фарназ дважды перечитывает письмо, затем бежит в спальню — там Исаак складывает камни в мешочек.

— Исаак! Письмо от Джавада. Он в Париже! У него квартира на Монмартре.

— Вот чертяка! — смеется Исаак. — Небось поселился поближе к кабаре. Ну дает! — Его лицо проясняется, глаза озорно блестят. — Теперь наш черед, Фарназ-джан! Наш черед.

— Да, наш. — Люди выстраиваются в очередь, чтобы пересечь границу и рассеяться по карте мира, как пыль. — Но если мы уедем, не позаботившись о нашем достоянии, кто в Женеве, Париже, да хоть и в Тимбукту поверит, что мы занимали высокое положение в обществе? — Об этом же когда-то говорила и Шахла; как знать, может, она и была права. Фарназ задумывается: даже если они пересекут границу, как сложится их жизнь там?

— Мостафа принесет остальные деньги сегодня, — говорит Исаак.

— Хорошо бы. Этот выжига получает дом, можно сказать, даром!

— Радуйся, что нам вообще удалось продать его в такой короткий срок.

— Да, я рада. Но дом стоит раз в пять дороже той цены, на которую ты согласился.

Исаак швыряет мешочек на кровать.

— Согласился, говоришь? А у меня был выбор? Фарназ, мы уезжаем. Как ты не понимаешь? Уезжаем через две недели. Благодари Бога, что нам вообще удалось найти покупателя. Контрабандисты названивают каждый день — требуют деньги. А я отвечаю: подождите, вот-вот будут!