Сентябрьские огни

Не дожидаясь ответа юноши, Ирен взяла его за руку и потянула в лес. У них за спиной, у подножия пропасти, плескались морские волны.

Если бы однажды Исмаэлю сказали, что он вскарабкается на этот дьявольский обрыв, он ни за что не поверил бы. Но если дело касалось Ирен, он был готов поверить чему угодно.

Симона медленно повернулась, обратившись лицом к сумраку. Она ощущала присутствие постороннего. Она даже слышала его размеренное дыхание. Но ей не удавалось его увидеть. Свет, исходивший от множества свечей, не проникал сквозь завесу мрака, которая отгораживала дальнюю часть комнаты, превращая ее в пустую сцену без задника. Симона вглядывалась в темноту, скрывавшую неизвестного. Женщиной владело дивное спокойствие, дарившее поразительную ясность мысли, чего она никак не ожидала. Ее чувства и разум обострились, отмечая с ужасающей точностью все, что происходило вокруг, до мельчайших подробностей — движение воздуха, малейший звук, мерцание бликов. Защищенная броней непоколебимого спокойствия, она молча стояла напротив сгустка сумрака и ждала, пока неизвестный проявит себя.

— Странно видеть вас здесь, — произнес наконец голос из глубины сумрака. Он звучал приглушенно, будто издалека. — Вы боитесь?

Симона покачала головой.

— Хорошо. Не стоит. Вам нечего бояться.

— Вы собираетесь и дальше прятаться, Лазарус?

За вопросом последовало длительное молчание. Дыхание Лазаруса стало чуть громче.

— Предпочитаю оставаться здесь, — ответил он, нарушив паузу.

— Почему?

В темноте что-то блеснуло. Мгновенная искра, едва уловимая.

— Почему бы вам не присесть, мадам Совель?

— Пожалуй, я постою.

— Как угодно. — Незримый собеседник снова умолк. — Наверное, вы задаетесь вопросом, что происходит.

— В том числе и этим, — резко отозвалась Симона, позволив прорваться негодованию.

— Тогда, может, будет проще, если вы зададите мне все ваши вопросы. А я постараюсь на них ответить.

Симона возмущенно фыркнула.

— Мой первый и последний вопрос — как отсюда выйти? — язвительно сказала она.

— Боюсь, это невозможно. Пока невозможно.

— Отчего же?

— Это ваш второй вопрос?

— Где я нахожусь?

— В Кравенморе.

— Как я сюда попала и зачем?

— Вас принесли…

— Вы?

— Нет.

— Кто же?

— Вы с ним незнакомы… еще.

— Где мои дети?

— Не знаю.

Симона шагнула к сумрачной завесе. Ее лицо покраснело от гнева.

— Подлый ублюдок!

Она решительно двинулась туда, откуда доносился голос. Постепенно ее глаза различили силуэт сидевшего в кресле мужчины. Лазарус. Однако лицо его выглядело как-то странно. Симона остановилась.

— Это маска, — сказал Лазарус.

— Для чего? — спросила женщина. Ее спокойствие улетучивалось с головокружительной скоростью.

— Маска имеет свойство обнаруживать истинное лицо человека…

Симона изо всех сил старалась сохранить хладнокровие. Поддавшись гневу, она ничего не выиграла бы.

— Где мои дети? Пожалуйста…

— Я уже сказал, мадам Совель. Я не знаю.

— Что вам от меня нужно?

Лазарус выпростал руку, затянутую в шелковую перчатку. Поверхность маски блеснула. Мелькнула мгновенная искра — точно такую же Симона видела недавно.

— Я не причиню вам зла, Симона. Вам не нужно меня бояться. Доверьтесь мне.

— Несколько неуместное пожелание, вы не находите?

— Ради вашего блага. Я пытаюсь вас защитить.

— От кого?

— Сядьте, пожалуйста.

— Что за чертовщина тут творится? Почему вы не хотите сказать, в чем дело?

Симона услышала свой голос — тонкий, ломкий, с детскими интонациями — и поняла, что находится на грани истерики. Она стиснула кулаки и вдохнула поглубже. Отступив на несколько шагов, она села на стул, выбрав один из тех, что стояли вокруг голого стола.

— Спасибо, — пробормотал Лазарус.

Симона молча уронила слезу.

— Прежде всего прошу вас, поймите, я горько сожалею, что вы оказались вовлечены во все это. Не думал, что до такого дойдет, — заявил кукольник.

— Не существовало мальчика по имени Жан Невиль, верно? — спросила Симона. — Тем несчастным ребенком были вы сами. То, что вы мне рассказывали, правда, учитывая, что это ваша собственная история.

— Вижу, вы познакомились с моей коллекцией. Возможно, вырезки позволили вам сделать интересные выводы, но они ошибочны.

— Единственный вывод, который я сделала, заключается в том, что вы, месье Жан, больной человек и нуждаетесь в лечении. Не знаю, как вам удалось притащить меня сюда, но предупреждаю, как только я отсюда выберусь, первым делом я отправлюсь в жандармерию. Похищение считается преступлением…

Угроза ей самой показалась столь же смешной, сколь и неуместной.

— Следовательно, должен ли я предположить, что вы намерены отказаться от места, мадам Совель?

Тон, пропитанный ядовитой иронией, насторожил Симону, прозвучав для нее как сигнал тревоги. Подобный комментарий был не в духе Лазаруса, которого она знала. С другой стороны, если честно, не вызывало сомнений, что она его совершенно не знала.

— Предполагайте что хотите, — холодно ответила она.

— Превосходно. В таком случае, прежде чем вы обратитесь к властям, на что я даю вам добро, позвольте заполнить белые пятна на картине, которую вы наверняка нарисовали в своем воображении.

Симона смотрела на маску, бледную, лишенную всякого выражения. Фарфоровое лицо, из-за которого раздавался холодный отстраненный голос. Глаза напоминали темные колодцы.

— Вы поймете, уважаемая Симона, что из этой истории, как, впрочем, из любой другой, можно извлечь единственный урок: в реальности в отличие от вымысла все на поверку оказывается не таким, как кажется…

— Пообещайте мне сделать одну вещь. Лазарус, — перебила его Симона.

— Если будет в моих силах…

— Обещайте, что вы дадите мне уехать отсюда с детьми, если я выслушаю вашу историю. Клянусь, что я не стану обращаться в полицию. Я только заберу семью и уеду из города навсегда. Вы обо мне больше не услышите, — взмолилась Симона.

Маска помолчала немного.

— Вы этого хотите?

Симона кивнула, сдерживая слезы.

— Вы разочаровали меня. Симона. Я думал, что мы друзья. Близкие друзья.

— Пожалуйста…

Человек в маске сжал кулаки.

— Хорошо. Если вы желаете воссоединиться с детьми, так и будет. В свое время…

— Вы помните свою мать, мадам Совель? Все дети хранят в сердце память о женщине, которая произвела их на свет. Это нечто незыблемое, как негаснущий светоч. Звезда на небосводе. Я же большую часть жизни пытался стереть эту память. Забыть навеки. Что нелегко. Совсем нелегко. Надеюсь, прежде чем судить и осуждать меня, вы соблаговолите выслушать мою повесть. Она короткая. Лучшие истории лаконичны…