Серафим Ежиков
Шрифт:
– Денег, стало быть, недостало в управе?
– Да, но видите… Видите, это такое дело… такое… Нужда везде… Как хотите – обременительно!.. Очень обременительно… Вы знаете, ведь на них очень много наложено… А была засуха… Они называют это недород (он застенчиво улыбнулся)… Это, знаете ли, все нужно… обсудить бы нужно… Налоги там… Вообще… – тяжело!.. – Он вдруг заволновался и вскочил со стула, но тотчас же опять уселся, не преминув и на этот раз покрыться стыдливым румянцем.
– Из города вы рано выехали? – переменил я разговор.
– А нет, не очень рано… Да вот… – он задумался, – да, да, метель уж была, и порядочная-таки была метель…
– Зачем же вы в такую погоду выезжали?
– А
– Ну да, так вот видите… (я ровно ничего не видел и только смутно догадывался, что из города выжил Ежикова голод)… выехали мы, и вдруг буря эта… Знаете ли, у Кольцова есть… – как-то необычайно просияв, неожиданно воскликнул он и задыхающимся голосом продекламировал (голос его при напряжении оказался каким-то нервно звенящим и как будто надтреснутым):
Выходи ж ты, туча,С темною грозоюОбойми свет белый,Закрой темнотою…Молодец удалыйСоловьем засвищет,Без пути, без светаСвою долю сыщет…После этого для меня неожиданного порыва Серафим Николаич тотчас же смутился и низко нагнулся над стаканом, но не утерпел и, улыбнувшись детски-востор-женной улыбкой, снова заговорил:
– Не правда ли, сила какая?.. Тут, знаете ли, есть что-то… Ужасно гордое что-то есть!.. И главное – могущественное… О, это главное!.. Видите ли, это не Байрон… Там немудрено, знаете: он на уровне многих знаний стоял… Там, видите ли, стон какой-то, озлобление этакое… А тут такое… такое непосредственное… и свежее… Чувство тут, а не сплин… Конечно, не сплин!.. Я, знаете ли, о чем… здесь ведь народ вносил и… и это очень важно… Не правда ли?.. Именно, именно весь народ, а не философия… не… не… ну, да не Система Натуры{1} и не Руссо… Видите ли, я много думал…
Но что думал Ежиков, осталось на этот раз мне неизвестным, ибо он как-то взглянул на меня и окончательно переконфузился: я смотрел на него во все глаза, недоумевая, где бы слышать сельскому учителю о Руссо и о Системе Натуры.
С этого момента Серафим Николаич как будто спохватился и ушел в свою скорлупу. Получая неохотные и очень неопределенные ответы на все мои выспрашивания, я понял, наконец, что стесняю гостя, а потому без дальних промедлений предложил ему спать. Спать он с охотой согласился, но при укладывании опять изъявил себя церемонным человеком, ибо долго отказывался от подушек и одеяла
и долго уверял, что подушку ему заменит пальто (все еще мокрое), а вместо одеяла он «легко удовольствуется пиджачком…»Наконец мы улеглись – только что пробило три часа. Вьюга по-прежнему мела, и гудела, и завывала в трубу.
Наутро, когда я проснулся, до меня прежде всего донесся опять-таки шум вьюги. Погода не утихла. Из окон, полузалепленных снегом, лился скудный, сумрачный свет.
Я взглянул на диван, где спал Ежиков – его там не было. В печке с веселым треском горели дрова; в комнате было свежо и легко. На столе уже кипел самовар. На дворе громоздились сугробы и непроницаемым саваном кружилась метель.
Не успел я одеться, как услышал из передней голос Ежикова:
– А? Право, как бы-нибудь… Я думаю, можно бы… Право, Архип Лукич…
– Не мудри, – кратко отозвался угрюмый Архипов голос.
– Помилуй же, как это можно: приехали и будем объедать… Ты пойми, Лукич, нельзя же так!.. Ворвались и будем проживаться!..
– Не мудри, сделай милость.
– Ах, какой ты, Лукич… Я, право, не знаю… У меня, знаешь… как бы тебе объяснить… У меня… ведь не успел я в управу, знаешь…
– Успеть-то ты успел!
– Как же успел… Что ты, Лукич!
– Успеть-то ты успел, – невозмутимо повторил Архип, – а рохля ты, вот что я тебе скажу…
– Чудак ты!.. Ах, какой ты чудак!.. Ты видел: успели которые получили…
– Ты в управу ходил? – уже с сердцем спросил Архип.
– Ну, ходил…
– Секлетаря видел?
– Ну что же – видел…
– Секлетарь просил с тебя три целковых?
– Ах, Лукич…
– Нет, ты мне скажи: просил?
– Ну, просил…
– Просил! – передразнил Архип и с пренебрежением добавил: – Ну, рохля ты после этого и есть!
– Ах, как ты не можешь понять!.. Пойми – нельзя так… Нельзя, и я не мог… Ты какой-то чудной, Архип Лукич… Как же это так взятку… Это подло ведь… Это ужасно подло, и я тебе сколько раз говорил…
– Ну ладно, ладно – завел канитель… – снисходительно перебил Ежикова Архип.
Они помолчали немного.
– Так как, Лукич, право, ехать бы нам, а? – опять заговорил Ежиков.
– Чудак ты, паря, погляжу я… Ты глянь за окно-то, видел?
– Несет немного…
– «Несет»? Эх ты!.. Ты посмотри-ка-сь, избу-то видно ихнюю?..
– Что ж, что избу… По ветру бы как…
Архип помедлил ответом и, помедлив, вдруг воззвал, возвышая голос:
– Миколаич!
– Что?
– Ты в тепле?
– Ну?
– Я в тепле?
– Ну?
– Живот в приборе? (Под «животом» Архип, вероятно, подразумевал своего мерина.)
– Ну?
– Хозяин малый приятный?
– Ну?
– Ну, и не мудри.
Ежиков опять что-то стал возражать.
– Мы где? – опять спросил Архип.
– Ну, на Грязнуше…
– На Грязнуше?.. А Лески где?
– Что ж, по ветру, я думаю…
– Нет, ты мне скажи: Лески где?.. Сколько от их ворот, вот что, милый ты человек, мне скажи…
– Пятнадцать, семнадцать…
– Хватай выше!
– Ну, двадцать, наконец…
– Хватай выше!
Наконец помирились на двадцати двух верстах.
– Ну, ты и молчи, – наставительно заключил Архип, – сделай ты милость, помолчи!.. И я тебе прямо, Миколаич, скажу: вот видишь, сижу я на печке, в тепле, а Иваныч, ихний работник, за кулешом пошел… И нахлебаюсь я этого самого кулешу да опять на печку и залезу… И скажи ты мне тогда: «Архип! вот тебе осыпучая деньга – ступай в Лески». Ну, и как ты полагаешь, какой мой ответ будет?.. (Архип немного помолчал.) А возьму я вот эдак-то, милячок ты мой, да на другой бок и перевалюсь… (Послышалось некоторое шуршание, как будто и в самом деле Архип повернулся на печи) – вот тебе весь мой ответ!