Серапис

Девушка, громко рыдая, опустилась на пол у изголовья умершей. Она плакала с досады на свое бессилие, и ее слезы полились еще сильнее при мысли об отце, которого ожидал такой непредвиденный удар. Ни одно из отрадных воспоминаний прошлого, которые так благодетельно смягчают самые горькие потери человека, не приходило в эту минуту в голову опечаленной Горго. Ее утешала только одна мысль, что вскоре предстоит общая гибель Вселенной и пропасть, поглотившая сегодня Дамию, откроется завтра и для нее самой вместе со всем живущим на Земле…

На столе обсерватории лежало подтверждение приближающегося конца видимого мира. Страстное желание скорее дожить до роковой развязки овладело девушкой, отодвинув на задний план все остальные чувства. Она поднялась с колен и перестала плакать.

После возвращения кормилицы Горго решила уйти из дома, где ей было незачем оставаться далее: и долг, и голос сердца влекли ее в Серапеум. Здесь могла она насладиться единственной отрадой, которая оставалась ей в жизни.

Отец должен был узнать от нее самой о постигшем их обоих несчастье, и, кроме того, девушка надеялась встретить завтра в осажденном святилище Константина. Ее возлюбленный обязан был сделать первый решительный шаг ко всеобщей гибели, был обязан отворить ворота неминуемым бедствиям, и Горго хотела быть возле него в этот роковой момент.

Служанка долго не возвращалась, но, наконец, на лестнице послышался шум. То были шаги кормилицы, и, очевидно, она пришла не одна. Привела ли она с собой врача и заклинателя? Дверь комнаты распахнулась. На пороге стоял домоправитель с тройным светильником в руках, освещая дорогу пришедшим. Сердце Горго замерло от волнения: перед нею появился Константин со своей матерью. Бледная и дрожащая девушка не могла выговорить ни слова, приветствуя молчаливым поклоном нежданных посетителей.

Не найдя врача, помощь которого во всяком случае была уже бесполезна, преданная кормилица пошла в дом соседа Клеменса, сознавая, что ее молодой госпоже нужна поддержка добрых друзей в ее тяжелом горе. Мариамна, мать Константина, тотчас решила отправиться в дом Порфирия, и ее сын, который только что вернулся со службы, молча последовал за обеими женщинами. Благочестивая христианская матрона стала уговаривать убитую горем девушку, ободряя Горго словами утешения, но та не слушала ее речей, как будто с нею говорили на непонятном языке. Наконец Мариамна нежно привлекла к себе свою любимицу, предлагая ей гостеприимство в их доме до возвращения Порфирия. Эта искренняя ласка глубоко тронула осиротевшую Горго. Однако слова христианки напомнили ей о предстоящей обязанности. Горго горячо поблагодарила мать Константина и стала просить ее помочь им в неизбежных хлопотах, предшествующих похоронному обряду. Труп Дамии было решено немедленно перенести в спальню, после чего девушка хотела передать Мариамне ключи, так как сама она должна идти к отцу и лично сообщить ему о случившемся.

Почтенная матрона напрасно уговаривала ее отложить это намерение до утра и переночевать у них в доме. Константин все время оставался в стороне. Когда же Горго приблизилась к трупу, приказав нести его вниз, он подошел к ней и с видом искреннего участия протянул девушке правую руку. Она взглянула ему прямо в лицо, ответила рукопожатием и тихонько сказала:

— Сегодня я была несправедлива к тебе, Константин, и оскорбила твою гордость, но я раскаялась в своем поступке раньше, чем ты успел уйти. Я вижу, ты простил меня, ты знал, что я одинока, и пришел меня утешить. Теперь между нами нет больше и тени недовольства, не так ли?

— Конечно, Горго, конечно! — с жаром воскликнул префект, взяв ее другую руку в порыве глубокого чувства.

Молодой девушке показалось, что вся кровь в одну минуту волной прилила ей к сердцу, как будто Константин был только частью ее существа, которая была насильственно отторгнута от него и снова стремилась к соединению, хотя бы им пришлось обоим поплатиться за это счастьем и самой жизнью.

Повинуясь непобедимому влечению, она освободила свои руки и обвила ими шею молодого человека, прижимаясь к нему, как больное дитя к любимой матери. Горго сама не могла дать себе отчета, как это случилось, как могло произойти. Они стояли, крепко обнявшись, не замечая Мариамны, которая с безмолвным ужасом смотрела на неожиданную сцену. Губы ее сына осыпали жаркими поцелуями лицо прекрасной язычницы, и девушка рыдала в его объятиях, чувствуя, что у нее в душе распускаются тысячи роз и вместе с тем тысячи терний заставляют обливаться кровью ее израненное сердце.

Этот союз двух любящих душ был в то же время прощанием перед вечной разлукой. Судьба Горго совершилась. Теперь им обоим предстояло только погибнуть заодно с разрушенной Вселенной, и девушка встречала этот конец, как измученный бессонницей человек встречает наступление утра. Мариамна отошла в сторону, смутно сознавая, что здесь происходит что-то великое, что-то неизбежное, против чего бессильны все ее возражения. Когда Горго освободилась из объятий возлюбленного, все ее существо было проникнуто торжественным спокойствием.

Мать Константина не знала, что подумать, но у нее стало отрадно на душе, когда девушка подошла к ней и почтительно поцеловала руку взволнованной матроны. Она не находила слов, сознавая, что не может сказать ничего такого, что послужило бы истинным выражением охватившего ее чувства тревоги и умиления.

Между тем Горго заботливо прикрыла лицо умершей. Когда покойницу перенесли в спальню и положили на роскошное брачное ложе, внучка убрала его цветами. Жрец Сатурна, пришедший к ним в дом, уверял, что никакая сила в мире не может оживить этот бездыханный труп. Неожиданная смерть Дамии и горе молодой девушки глубоко тронули доброго старика. Горго отвела его в сторону, прося подождать ее у садовой калитки и потом проводить к отцу.

Когда магик вышел, она передала Мариамне ключи от шкафов и сундуков покойной. Константин оставался в соседней комнате, пока одевали умершую. Наконец, Горго вышла к нему проститься. Он снова хотел обнять ее, умоляя идти вместе с ним на корабельную верфь, но Горго решительно отвела его руки и сказала:

— Нет, мой дорогой, я не могу этого сделать: меня ждут еще другие обязанности.

— И меня также! — воскликнул префект убедительным тоном. — Но ты отдалась мне всецело, ты не принадлежишь больше себе одной: ты моя, и я настаиваю, требую, чтобы ты исполнила мою первую просьбу! Иди к моей матери или оставайся дома. Где бы ни был твой отец, там не место моей будущей жене. Я подозреваю, куда отправился почтенный Порфирий. Мне следует предупредить тебя, Горго: судьба старых богов решена. Римское войско несравненно сильнее защитников язычества. Клянусь тебе нашей любовью и всем, что мне дорого и свято: не далее завтрашнего дня Серапис будет ниспровергнут.

— Я знаю это, — сказала Горго. — Ты получил приказ уничтожить статую бога.

— Получил и должен повиноваться. Девушка кивнула ему головой.

— Ты не можешь не исполнить своего долга, — заметила она без малейшей тени неудовольствия, — так решила судьба. Но помни, Константин, что бы ни случилось, мы связаны неразрывными узами. Никто не в силах нас разъединить. Какие бы бедствия ни разразились над нами, мы будем стоять друг за друга до самого конца.

Горго протянула любимому человеку свою горячую руку и с нежностью посмотрела ему в лицо. Потом она еще раз обняла его мать и крепко поцеловала.

— Пойдем, пойдем со мной, дитя мое! — молила Мариамна.

Но девушка освободилась из ее объятий и промолвила:

— Идите к себе домой, если вы меня любите, идите, оставьте меня одну!

С этими словами она удалилась в спальню, где лежала покойница, и, прежде чем другие успели последовать за ней, отперла потайную дверь, завешанную ковром, и торопливо вышла из дома.

ГЛАВА XXI

Стояла душная ночь. Темные тучи заволакивали северную сторону горизонта. Над свинцовой поверхностью Мареотийского озера, как над горячей ванной, клубился беловатый пар и мелькали пенистые гребни волн. Тусклый месяц, окруженный красноватым сиянием, скупо освещал окрестности, выглядывая из дымки тумана. Каменные стены домов, накалившись во время дневного зноя, еще сильнее нагревали воздух на погруженных в таинственный полумрак пустынных улицах Александрии. С запада, по направлению к пустыне, черные тучи были окрашены желтоватым отблеском, и в жаркой, тяжелой атмосфере ярким заревом вспыхивали зарницы. Теплый ветер, дувший с юго-запада, приносил с собой едкую песчаную пыль, которая колола и точно обжигала лицо.

Измученная Горго с трудом подвигалась вперед в сопровождении старого жреца. Природа и все живые существа казались подавленными безотчетной тревогой. Порывистый ветер, вспышки молний, странная форма и цвет нависших облаков придавали картине всей ночи какой-то необыкновенный отпечаток. Казалось, сами стихии предчувствовали бедствия Вселенной, готовившейся к чему-то неслыханному, ужасному. Горго закутала голову покрывалом и накидкой, чтобы не задохнуться от песка, попадавшего в рот и слепившего глаза. Ее виски горели, как в огне; сердце мучительно билось учащенными ударами, и девушка с трудом следовала за своим провожатым.