Серая нить. Книга первая.

Вождь подошел к привязанным людям и, что-то бормоча себе под нос, обнюхал каждого из распятых на столбах. После чего, он зажег пучок травы и стал окуривать тела. Спустя пять тинок, вождь отбросил в сторону, дымящейся пучок, принялся делать на лбах метки, окуная палец в сосуд, висевший у него на поясе.

Это продолжалось тэй, может больше, в конце дикарь, выкрикнул что-то на своем языке, и указал на троих матросов. Двое воинов масках бросились к жертвам, отобранным правителем, быстро сняли их со столбов.

Пока одни воины снимали молодых моряков, другие разводили огонь в очаге, который находился прямо в центре площади. Когда огонь развели, воины в масках вынесли на площадь клеть страной конструкции. Она была почти плоской. Туда уложили, снятого со столба, матроса, тот едва там уместился. Совсем молодой моряк испугано озирался по сторонам. Он еще не понимал, к чему все эти приготовления и позволил дикарям сделать своё дело. Но как только его понесли к костру, юноша заорал, надрывая горло. Его черные волосы в миг стали белыми. Юноша, пытаясь освободиться, бился в клети, даже пытался перегрызть твердые, как железо, деревянные прутья. Огромный воин сел сверху и надежно удерживал обреченного. Дикарь, что стоял у изголовья поймал момент и воткнул деревянную скобу в отверстие на клети, лишая, бьющегося в истерике моряка, возможности вертеть головой. Затем он зажал нос юноше, и когда тот открыл рот, дабы не задохнуться, мигом вставил в него трубку. Тут же к ним подбежал худой мальчуган, держа в руках кожаный бурдюк. Пацан, бросил бурдюк у ног воина и резво бросился назад. Дикарь подобрал бурдюк, вытащил пробку из горловины, приладил на её место свободный конец, торчащий изо рта трубки, стал, неспеша вливать содержимое кожаного мешка в рот жертвы. Юноша с каждым глотком зелья становился все тише и тише, а вскоре и вовсе затих. Когда же трубку вытащили, на его лице блуждала идиотская улыбка.

Позже я узнал, в состав зелья входил сок Онаны, ядовитого кустарника, что рос вокруг горы Жальмажи. В малых дозах сок вызывал видения и лишал человека воли. Кто попробовал его хоть раз, потом стремился вкусить его еще. Те, кто не знал меры, был обречен блуждать в своих грезах до конца жизни. Сок Онаны, по мнению туземцев, имел ещё одно ценное свойство – вместе с другими травами он придавал мясу особый вкус, делая его мягче и ароматнее.

Дикари все больше впадали в безумие. Они образовали круг и, подчиняясь ритму, что задавали барабаны, выкрикивали одни и те же фразы, отдаваясь полностью ритму танца. Их не сдерживали никакие рамки, только буйство стихий и необузданная дикость природы, жажда жизни и радость от гибели врага. Барабаны звучали все громче, и уже походили на раскаты грома перед дождем. Режущие слух, слова чужого языка, перестали быть таковыми, чудным образом превратились в мелодию, что переплелась с движением дикарей. Все, безумный танец, звуки барабанов, вой ликующий толпы и даже мольба о пощаде жертвы, становилась единым целым. И подчинившись этому целому, смуглые потные тела устремились на встречу друг друга. Ноздри мужчин раздувались, втягивая запах самок, их плоть вздыбилась, крича о своем желании. Глаза женщин сверкали, их движения стали грациозней и плавней, они то полностью открывали укромные места, выставляя на обозрение, готовые к соитию, женские прелести, то уходили в сторону, как бы насмехаясь над прямолинейностью самцов. Но это лишь больше распаляло мужчин, и вскоре всех двигающихся в танце накрыла волна дикой необузданной животной страсти.

Более отталкивающего, и одновременно завораживающего зрелища я раннее не встречал. Десятки совокупляющихся тел, их сладострастные вздохи, искаженные похотью лица не могли не затронуть мое естество. Часть животной страсти, что бушевала передо мной, будто влилась в меня. В тот момент я готов был на все, лишь бы получить в свои объятия одну из тех темнокожих бестий, что сейчас извивались под энергично двигавшими бедрами мужчин.

Дабы справиться с наваждением я перевел свой взгляд на то место, где заканчивались приготовления к пиршеству людоедов. Накачав зельем обреченного, дикари в масках водрузили распятого моряка на рогатины, вкопанные с обеих сторон очага. В воздухе запахло сначала сгоревшим волосом, затем паленой кожей и вскорости над площадью раздался вопль. Никакое зелье не могло притупить боль, когда языки пламени стали обхватывать тело, подвешенное над костром, поджаривая его плоть. Двое в масках, будто не слышали крики несчастного. Они медленно проворачивали его над огнем, словно это тушка поросенка, заботясь лишь об одном, чтобы блюдо не подгорело.

Вопли обреченного превратились в булькающие звуки. Казалась, кровь закипала у него в нутрии. Его глаза вылезли из орбит. Они уже не могли не о чем просить, только выплескивали на нас чудовищную боль, что терзала человека.

Наши головы были привязаны, и не было возможность отвернуть её. Взгляд невольно упирался в то место, где разворачивалось это жуткое действие. Многие из нас теряли сознание, не в силах выдержать увиденного. Тогда местная детвора тыкали нам в нос палки, к концу которых был привязан камень с таким резким запахом, что невольно придёшь в себя. Развлекаясь таким способом, маленькие дикари внимательно следили, чтобы мы не закрывали глаза. Они каждый раз хлестали по ногам прутьями ядовитого кустарника с шипами на концах, если у кто-то были опущены веки. Жарившийся на костре дернулся в последний раз и замер.

Дикарь, который медленно крутил вертел заметил это. Он быстро подошел, вытащил кривой кинжал и нанес удар, рассекая кожу на животе. Ещё пару быстрых движений и на большое блюдо из панциря огромной черепахи вывалились внутренности. Опустошив живот, он стал набивать образовавшуюся пустоту какой-то травой и фруктами, затем дикарь соединил разрезанную кожу, закрепил её длиной тонкой иглой из кости.

Дымящиеся кишки воин поставил на камень. Детвора, будто ждала этого момента. Она бросила издеваться над пленниками, кинулась к блюду. Такого мое сознание выдержать не могло и, спасая меня от безумия, отключилось.

Когда меня привели в чувства, оргия туземцев закончилась. Вождь поднялся на обломок скалы, что возвышалась возле его дома, и поднял руки к небу. Он стал быстро говорить, иногда сильно затягивая при этом окончание фразы. Речь становилась все быстрее, а местный правитель даже не переводил дыхание. Ему не хватало воздуха, а он все бубнил и бубнил. Даже когда вождь упал на колени, хрипя, он не замолкал, словно от этого зависела его жизнь.

Последние слова вождь буквально выдавливал из себя. Он стал глотать воздух, а затем свернулся калачиком, спрятался под шкурами. Время шло, а вождь не подавал признаков жизни. Прошло пол тэя прежде, чем раздался выворачивавший душу вой. Лежавший под шкурами правитель зашевелился и стал подыматься. Через несколько мгновений он стоял на скале, но это был уже не человек, а огромный шакал. Снова раздался вой, и животное посмотрело на собравшихся в низу людей. В глазах его сверкал огонь.

Дикари попадали на колени и старались зарыть голову в песок. Они просили спустившегося бога помиловать их и принять жертву, которую для него приготовили. Женщины, упавшие в ниц, затянули заунывную песню. Воины в масках сняли вертел с рогатин и под завывание женщин понесли его к скале. Они медленно поднялись на скалу, положили приготовленную жертву к ногам божественного животного и, кланяясь, удалились. Огромный шакал обнюхал жертву, поднял лапу и одним ударом пробил грудь. Когда он вновь поднял лапу, в его когтях было сердце. Божество бросило его на землю и в несколько мгновений разделось с ним. Как только сердце было съедено, из скалы пошел дым, постепенно скрывая бога.

Клубы дыма развеялись, и на скале уже не было живого воплощения божка, а только его шкура, под которой скорчился вождь. Пару тинок ничего не происходило. Затем тело под шкурой зашевелилось, начало подыматься. Вскоре вождь стоял во весь рост, держа кусок разорванного сердца в протянутой руке. Он что прокричал и показал на тело, лежащее возле его ног. Судя по всему, весть была радостная, так, как дикари соскочили и принялись прыгать на месте. Вожак, подошел к телу моряка, взял огромный тесак, начал рубить тело на куски и кидать их в прыгающую толпу дикарей. Те, ловили их, с жадностью вгрызались в человеческую плоть, после чего впадали в транс.

– Постой старик, – прервал рассказ менялы Дхим, – к ним действительно спускался Великий дух?

– Нет, мой повелитель, это был трюк, секрет которого передавался из поколения в поколение вождей племени, – объяснил ростовщик. – Шкура имеет скрытые крючки. Уменье влезть в нее на глазах у всех, приходит с годами, а насчет дыма, ещё проще. В скале есть пустоты. Человек вождя по подземному входу попадает туда и в нужный момент разводит костер.

– Все ровно, хоть один человек, да догадался бы о подлоге, – подверг сомнению слова менялы Дхим.

– Мудрость ваша велика, наихрабрейший. Хоть племя, которое меня захватило совсем дикое, но и там появлялись те, кому удавалось распознать подлог. И тогда их участь была решена, ибо посмевших усомниться в божественном происхождении вождя, превращают в серых рабов. Они становились самыми преданными слугами вождя, – ответил меняла.

– Ладно, продолжай, – разрешил Дхим, удовлетворенный ответом рассказчика.

– Только через день, когда дикари отошли от оргии и последующего гулянья, о нас вспомнили и сняли со столбов. Словно зверей, каждого запихали в отдельную клетку. Наши мучители не кормили нас второй день, считая, наверное, что не стоит переводить продукты на тех, кто всё ровно умрет, если не сегодня, так завтра. Воды тоже было в обрез. Иногда подходила какая-нибудь женщина и выливала сверху на одного из узников мутную воду, что осталась после хлопот по хозяйству. Мы страдали от жажды, с жадностью ловили вонючую, теплую влагу и были искренне благодарны даже за это.