Сердце грустного шута

После ужина Павлик, как это часто случалось, остался один. Воспиталка занималась своими делами и ничего не говорила. Павлик тихонечко сидел и рисовал. Скоро приехал папа.

– Андрей Ильич, мне надо поговорить с вами наедине о поведении вашего сына. – И она прикрыла дверь в коридор. Павлик подкрался к щели и слушал. – Вы меня просили следить за тем, чтобы мальчик хорошо кушал. Я просидела с ним до середины тихого часа. Я не могла следить за детьми, чтобы в спальне все было в порядке. Понимаете? Когда я предложила его покормить самой, он стал отбиваться, плеваться, облил меня супом, устроил настоящую истерику. Лук он, понимаете ли, не любит! Остальные детки едят, и ничего! А он не любит. Андрей Ильич, дело может принять очень неприятный оборот. Как вам известно, у нас в садике воспитываются дети достаточно высокопоставленных людей. Они могут рассказать своим родителям о поведении Павлика, мало того – могут начать брать с вашего ребенка пример, и родители, естественно, будут очень недовольны, что такой неадекватный мальчик находится в саду вместе с их ребятами. И вы, конечно, понимаете, что мнение этих в высшей мере приличных людей будет учитываться прежде всего. Я рекомендую вам серьезно поговорить с сыном и постараться разъяснить ему, что он позорит не только себя, но и всю вашу семью.

Во время разговора Павлик несколько раз порывался выскочить из своего укрытия и сказать, что все это неправда. Но он знал, что папа все равно ему не поверит. И решил смириться с тем, что его ждет наказание. Главное – не оправдываться, папа ненавидит это, и извиняться. Обещать, что больше такого не повторится. Он поругается и успокоится.

– Белла Петровна, спасибо, что проявили такое терпение! Я обязательно поговорю с ним доходчиво. Кстати, вот тут моя жена просила передать вам кое-что. Целую неделю водила группу, и ее вот отблагодарили чеками. Она просила поблагодарить вас за сложную работу, к тому же скоро и Новый год.

– Ой, что вы, Андрей Ильич! К чему это? Я просто стараюсь хорошо делать то, что должна. Павлуша, папа ждет! – позвала она.

Павлик вышел. Красное и потное лицо отца не предвещало ничего хорошего. Он молча оделся, и они вышли на морозный воздух. До самого дома Андрей Ильич не проронил ни слова, и это было страшнее всего. Павлик пытался взять его за руку и заговорить, но тот только брезгливо отодвинулся.

Разговор дома оказался более чем доходчивым. Отец молча прошел на кухню, очистил большую луковицу и поставил ее вариться. Потом выложил на тарелку и посадил перед ней Павлика:

– Чтобы съел всю! – И устроился напротив. Павлик отковыривал маленькие медузоподобные кусочки и, заливаясь слезами, запихивал их в себя. – Быстрее давай! Мне что, тут с тобой до утра сидеть?!

Мальчик доел луковицу, и потом его долго рвало в туалете. Когда он вышел, в коридоре стояла огромная коробка с железной дорогой его мечты. Он тут же забыл обо всех неприятностях, произошедших сегодня днем. Глаза его радостно загорелись, он протянул руку и, улыбаясь, погладил коробку. Из комнаты вышел отец:

– Мы с мамой купили тебе это на Новый год, но ты явно не заслужил такого подарка. Завтра поеду и отдам ее хорошему мальчику. И только попробуй еще что-нибудь устроить в детском саду! А теперь спать.

Павлик долго плакал в своей кровати, пока не заснул. На следующий день ненавистный овощ в еде не обнаружился. А на другой день он съел весь суп вместе с вареным луком без остатка. А когда «возил» Генку с Ритой в свадебном автомобиле, то услышал, как «жених» хвастается:

– А я ночью проснулся, когда папа пришел, и подглядел, что он принес мне в подарок на Новый год железную дорогу, вот такую коробку огромную! Они с мамой ее на шкаф спрятали, чтобы был сюрприз.

Из личных записок доктора. Отрывок № 4.

Заозерка, 1912 год

Пока седлали коня, камердинер вынес мне завтрак на крыльцо. Светило солнце, небо было голубым и глубоким, его краски искрились на серебряной ложечке и яичной подставке. Природа! Почему ты не скорбишь вместе со мной? Почему не плачешь и не завываешь ураганом, почему я завтракаю и люди занимаются своими делами, почему мальчишки плескаются и смеются на озере? Бесполезные вопросы и стенания. Я встал и подошел к обрыву.

Внизу на берегу два сильных мужика средних лет обмывали тело пасечника озерной водой и надевали праздничную рубаху и порты. После, подняв его по лестнице на луг, уселись поодаль и смотрели на столяра, калякали, пока снимал тот мерки для гроба.

– Этот хороший работник, гроб сделает – залюбуешься, удобный, сухой.

– Да что говоришь! Вот кады бабку Пилиху хоронили, так он как есть и развалился, как гвоздь-то первый в крышку вбивали. Как есть по досточкам.

– Ты чего мелешь! Знаю случай. Тот Иванов гроб был!

– Разве ж? А я все на этого поганца злился. Так мне тады лапу ушибло! Нил, а Нил!

Тут конюх привел моего коня, и, не откладывая важное дело, поехал я тотчас в храм, чтобы договориться о могиле и выносе. Поскакал, вдыхая чистый утренний воздух, а в липовой аллее, что посадил князь по берегу озера, обуяли меня тревожные мысли и воспоминания. Озеро это помнил я еще без лип, и все было запущено и приходило в упадок. И вот однажды в помещичий дом вернулся хозяин с беременной женой и маленькой Поленькой; вторая дочь, Грунечка, уже здесь родилась.

Первым, кому было прислано приглашение, был я, роды прошли хорошо, и все чувствовали себя счастливо. У нас с молодой барыней оказались схожие вкусы на некоторые мистические явления, так мы стали друзьями. Барин же, большой любитель жить далеко от столицы, боялся, что в этой глуши сознание молодой жены от скуки может исказиться. И много со мной по этому поводу советовался. Да… видно, оказался прав. Но не только в этом было дело. Она и сразу была немного необычная, за что мне и приглянулась. Другая бы не поехала из столицы в такую даль. А уж потом я ее тайно полюбил.

Петр был уверен, что услышанная им просьба Марии Афанасьевны не плод опечаленной фантазии, а прямое указание свыше, поэтому, чтобы не вводить друга в расстройство, выбрал я место рядом с канавкой и колодцем, но все же внутри церковной ограды, на освященной земле. К тому же и я сам был грешен, поддавшись на просьбу причудившегося мне любимого голоса спрятать ожерелье. Вскоре уже должна была подъехать телега с гробом. В воздухе над усадьбой и вокруг озера клубились темно-синие тучи, маета ожидания, беспокойная тоска, полыхали вдали за холмами сухие зарницы. Это пугало и повергало в ужас и без того пришибленных событиями жителей усадьбы. «Свят, свят еси, Боже наш!» – крестились дворовые.

Только беззаботные мальчишки плескались у береговых камышей. Только солнце пронзало пыльными лучами тяжелые занавеси спальни вдовца.

Владимирский возвращался в жизнь к своему великому горю. Я еще зашел тогда к нему и рассказал, где будет могила и что прибыл гроб. Он сел к секретеру и написал:

«Боль в горле прошла, голова ясная, дышится легко».

«Там, в библиотеке, что происходит?» – думал я. Суетятся все вокруг новопреставленной: кто кружева расправит, кто подушечку удобнее положит, кто венчик подоткнет покрасивее.