Сердце из нежного льда
Шрифт:
– Ты идиот, Макс?!! – прокричала она, села на постели и, обняв себя за плечи, наконец заплакала, не вытирая слез и не переводя дыхания. Она плакала и плакала, а Макс смотрел на нее и думал, сколько же слез может поместиться в одном организме. Старушечье лицо Аллы покраснело, нос распух, веки набрякли, и за ними почти скрылись глаза, пронзенные кровавыми жилками. Корки на губах отмокли и походили на куски оберточной бумаги, прилипшие к ним.
Обессилев, Алла прекратила плакать, упала на подушку и тусклым, безжизненным голосом спросила:
– Зачем ты пришел? Кто тебя звал? Мне нет
– Я не мог оставить тебя одну с таким лицом, какое увидел у тебя в метро.
– Как трогательно! – зло бросила ему Алла. – А если мне не нужно уже никакого лица, тогда как?
– Ваш дом мог взлететь на воздух, вот как! И те, кто, в отличие от тебя, об этом и не мечтал, тоже могли лишиться своих лиц! Ясно тебе?
– С чего ты взял?
– С того! Запах газа я почувствовал уже на лестнице. А если кто-нибудь закурил бы? Все СМИ растрезвонили бы об этом, как очередном теракте!
– Ни в одном фильме не видела, чтобы дом от этого взрывался.
– Алка! Ты совсем сбрендила! Кино – кином, а жизнь – жизнью! – Макс намеренно разговаривал грубо и насмешливо. Только такой тон мог привести ее в чувство. – И вообще, подруга, ты решила дешево отделаться!
– Что ты имеешь в виду? – Она опять села на постели и встревоженно посмотрела ему в глаза.
– То самое! – усмехнулся он. – Как я понимаю, тебя мучает комплекс вины, так?
– Ну… да… – растерялась она.
– Вот я и говорю, что ты решила легко отделаться: раз – и на тот свет! А ты поживи-ка и помучайся! Может, тебе именно такое наказание предусмотрено, а ты тут самодеятельность устраиваешь!
Алла застыла, уставившись в стену. Лицо опять сморщилось, но слезы, видимо, уже все вышли. Она повернула лицо к Максу и сказала:
– А пожалуй, ты прав. Я должна мучиться всю оставшуюся жизнь. Это ты хорошо придумал. Макс… Только… если бы ты знал, как это тяжело…
– Догадываюсь.
– Нет… Ты не можешь даже предположить. Особенно тягостно понимать, что все могло быть иначе, если бы…
– Никаких если бы! Это судьба, Алла! – перебил ее Макс.
– Какая еще судьба? Я не могу поверить, что мне на роду было написано снова встретить Счастливчика, чтобы погиб Удильщик!
Некто Макс с тревогой заглянул ей в глаза. Не повредилась ли она умом с горя?
– Что ты несешь? Что еще за удильщик? И кто является счастливчиком? Что-то я счастливых поблизости не наблюдаю.
– Счастливчик – это… Нет, я лучше расскажу тебе все по порядку…
И с бесстрастным лицом человека, равнодушно излагающего перипетии чужой жизни, она стала рассказывать Максу о своих взаимоотношениях с мужчинами, начиная с детсадовца Костика Лютикова и кончая Игорем.
– Странно, – проговорил Макс, когда она закончила.
– И что именно тебе странно?
– У всех твоих мужиков говорящие кликухи. Почему же мне досталось всего лишь жалкое неопределенное местоимение? Неужели я до такой степени неопределенен?
– И это все, что ты вынес из моего рассказа?
– Нет, не все. Но ты сначала ответь на мой вопрос.
– Я не знаю, что сказать, Макс, честное слово. Сначала я звала тебя Антиноем…
– Это еще кто?
– Прекрасный греческий
юноша. Он в Эрмитаже находится. Это античная скульптура, вернее, бюст. Очень красивый молодой человек. Красивее я не видела. Ты почти так же красив, Макс. Женщины не могли не говорить тебе о твоей красоте.– Допустим, я писаный красавец! Тогда вообще непонятно, почему из этого… как его… Антиноя я превратился в местоимение? Хотелось бы остаться древним греком!
Алла задумалась.
– Антиной – он очень красивый, но… каменный, холодный… А ты, Макс, живой… Неопределенное местоимение всплыло, может быть, потому, что я никогда не могла понять толком, как к тебе отношусь… С самого начала не понимала… Да и сейчас… А вот ты меня всегда понимал… Один ты…
– Я тебя чувствую, Алка. Я тебе и раньше говорил, что понимаю – тебя кто-то здорово обидел или оскорбил, и ты теперь зла на весь род мужской.
– Я не зла! Я вас всех ненавижу!!! – Алла закусила губу. Она лопнула, и из-под высохшей корочки показалась капелька крови.
– Ну, знаешь, милая, ты сама себе противоречишь! – усмехнулся Макс.
– Да?
– Да! Если ты ненавидишь, то должна радоваться, что все так получилось с… Удильщиком.
– Как ты можешь такое говорить! – ужаснулась Алла. – Я никогда никому не желала смерти!
– А Фотографу?
– Ему… не знаю… может быть, но так… несерьезно…
– Меня ты тоже ненавидишь? – Макс выпрямился на стуле и развернул плечи, будто желая принять ее ответ прямо в грудь, как отравленную стрелу.
– Тебя? – растерялась она. – Тебя… нет… Я же сказала, ты единственный человек, который меня понимает. Нет, пожалуй, не единственный… Есть еще Леха Никифоров, бывший одноклассник. Помнишь, я тебе говорила, что иногда ужинаю у него в кафе? Он тоже меня всегда понимал… но ты, Макс, лучше…
– Выходит, я исключение из твоего правила?
– Возможно… Я никогда об этом не думала.
– То есть ты принимаешь меня таким, каков я есть?
– Да… Пожалуй…
– А ведь я, Алла, тоже оборотень, если придерживаться твоей терминологии.
– Да?
– Да! У меня, как ты знаешь, была жена, а я ее, как последний мерзавец, бросил.
– Ты же говорил, что вы разошлись полюбовно!
– Ага! Полюбовно! Знаешь, что мне не нравилось в моей жене?
– Ну?
– То, что она не желала меня обслуживать. Это я опять пользуюсь твоей терминологией. Приходишь из института, а в холодильнике – ни хрена. Одни пельмени!
– Она ведь тоже училась. Мог бы и сам в магазин зайти. И сварить что-нибудь мог – не развалился бы.
– Мог. И ходил. И даже щи варил. Надоело. В нашем обществе принято, что это делает женщина.
– Я ненавижу наше общество!
– А обществу плевать на твою ненависть! А мне, честно говоря, плевать на общество! Я, знаешь, думаю, что мы просто не любили друг друга. Если бы она любила, то расстаралась бы на что-нибудь покруче пельменей. А если бы я любил, то не заметил бы, что трескаю одни пельмени. Скажешь, не так?
– Макс, ты же знаешь, я не желаю ничего слышать о любви. Ее не существует! Есть только красивые слова, которые маскируют обычное животное совокупление.
– А Удильщик-то тебя любил!