Сердце Льва

ЛЕВ АРЬЕ

Студенты археологического факультета ведут раскопки на развалинах Метехского* замка. Тяжёлая каменная глыба нависла над стеной, увешанной только что раскопанными прекрасными древними иконами. Под ней из ещё не разрытого угла торчит край рамки. Лев бережно откапывает её. Он выносит из ямы икону редчайшей красоты. В этот момент огромная нависшая глыба обрушивается на стену. Выкопанные иконы вновь оказываются захороненными. Леван прячет спасённую икону под рубашку и бежит домой. Дорога к дому длинная, новая и незнакомая. Он идёт, ползёт, снова бежит. Икона под рубашкой греет его неведомым райским теплом. Останавливаясь, чтобы перевести дух, Лев вытаскивает икону, и она придаёт ему силы. Лицо великомученицы с каждым разом всё светлее. Вот и дом. На самом пороге его сидит торговец пивом из ближайшего киоска. Леван, торопясь, пробегает мимо. Торговец вытягивает ногу. Лев спотыкается, падает, икона выскакивает из-за пазухи. Ветер вырывает образ из рамы, и он взвивается в небо, пропадая за облаками. Лев подбирает пустую раму, садится рядом с продавцом и обсуждает с ним вчерашний футбольный матч. Они сидят уже не на ступенях дома, а возле бочки с пивом, и продавец льёт его из бочки в кружку. Большая шапка пены играет под лучами солнца. Новый друг угощает Льва, тот пьёт пену с водой и благодарит щедрого друга… Звонкая пчела, громко жужжа, кружится над пеной…

Лев Арье** открыл глаза. Пчела исчезла. Жужжал зуммер.

– 

Доброе утро, мой мальчик! – услышал он знакомый голос.

– 

Доброе утро! Има,***ты из дома или из больницы?

– 

Из больницы, дорогой. Видно, она и станет моим последним домом. Позови Нану!

– 

Сейчас. Подожди, пожалуйста.

– 

Има! Доброе утро! Как дела? – Нана говорила с параллельного аппарата.

*Метехский замок – в Тбилиси над Курой.

**Лев Арье: Лев (иврит) – сердце; Арье (иврит) – лев. В данном сочетании – это прилагательное: льва.

***Има – мама (иврит). Здесь: семейное прозвище.

Лев положил трубку. Его мучило подсознательное беспокойство, вызванное ночным видением. Самого сна он почти не помнил, но ощущал приближение какого-то фатального события.

Он сел, принял позу лотоса и занялся медитацией. Долго не удавалось преодолеть беспокойство, расслабиться, сосредоточиться.

– 

К тебе можно? – вмешательство извне прервало ещё не начавшееся занятие. Не дожидаясь приглашения, Нана вошла в комнату сына:

– 

Через два дня начнут проводить курс химиотерапии. Има в очень подавленном состоянии. Я, как могла, утешала её. Скажи, она умрёт?

Лев сидел на своей жёсткой тахте в прежней позе и смотрел на мать.

– 

Ты меня слышишь?

Лев закрыл и открыл веки.

– 

Ты можешь мне ответить?

Мать, наученная долгим опытом, знала, когда можно тревожить сына, а когда нельзя.

– 

Чего ты молчишь? Ты что, не видишь, что мне страшно от одной только мысли, что Има может умереть.

Лев сделал глубокий выдох, облокотился о стенку, выпрямил ноги и заложил ладони за затылок. Нана увидела искорку раздражения во взгляде сына. Она сложила руки на груди, но не отступила. Сын улыбнулся, встал, подошёл к ней, обнял, заглянул в глаза и сказал:

– 

Судя по голосу, в ближайшие годы она смерти не дождётся. Не нужно нервничать. Помнишь, за год до болезни я сказал, что начинается тёмная полоса в её жизни. Эта полоса длиною в три года. Через год, когда она заболела, я сказал, что это последняя болезнь в её жизни, но умрёт она не от неё. А по гороскопу со вчерашнего дня начался период её эмоционального подъёма и физического возрождения. В течение ближайших пяти лет никакие трагические случайности нашей Име не грозят.

Мать уткнулась ему в грудь и замерла. Глядя куда-то вдаль, он продолжил:

– 

А вообще… Повидать бы её, успокоить.

– 

Ой, Лейбеле! – в порыве нежности она часто называла сына любимым именем своего деда, Соломона, – Има про

сила приехать и привезти всё для седера. Через неделю Пейсах*. Она хочет в своей палате провести седер** для всех больных евреев.

– Вот! Вот она, наша Има! Ай, да примадонна с вывертами! Это же надо? Кричит, что одной ногой в могиле, – Лев вдруг так развеселился, что мать, не поняв причины веселья сына, даже попятилась от него, – а сама бунт поднимает! Это же надо! В первопрестольной христианской православной Москве, да ещё в столице ортодоксального материализма, больной философ всенародно справляет пейсаховый седер! Я сказал, что она от болезни не умрёт? Ошибся! Своей смертью она не умрёт! Прибьют нашу бунтарку либо христиане, либо нехристи, либо ещё кто-нибудь. Повезу я ей седурим. Готовь мацу и свечи, мама.

« »

– 

Шалом! – прошептал Леван, наклонившись над спящей тёткой своего отца. – Гамарджоба,*** Имули!

В семье Арье все давно позабыли, что эту шестидесятивосьмилетнюю, всё ещё красивую даму звали Натали Арье, как и зафиксировано в её личных документах. Семейное звание Има появилось с лёгкой руки любимого внучатого племянника, который сейчас стоял на коленях у изголовья её постели.

– 

Если ты не откроешь глаза, то не увидишь букет прекрасных, ещё влажных от росы роз из Тбилиси, – пригрозил он больной, – отдам их твоей соседке по палате, она от радости выздоровеет, влюбится в меня и попросится замуж. Я не смогу ей отказать, и ты потеряешь возможность командовать мною.

– 

Ты прирождённый трепач, – даже не пошевелившись, заговорила больная, – но, если подаришь девочке цветы, я скажу, что ты добрый мальчик, и буду тобою гордиться.

*Пейсах – праздник исхода евреев из рабства в Египте. Еврейская пасха.

**Седер – пасхальный праздничный ужин; порядок проведения этого ужина.

***Гамарджоба – пожелание победы; приветствие (груз.)

Арье поднялся с колен, взял букет, спрятал за спину под накинутый на плечи халат и повернулся к соседней койке…

Всю жизнь Лев Соломонович Арье будет помнить бесконечно усталый, полный непередаваемых страданий, покорный судьбе, – взгляд ангела.

Ироническая улыбка, с которой он повернулся, уступила место сочувствию, состраданию, а затем – удивлению и, наконец, восхищению.

Пока с его лицом происходили эти метаморфозы, Има рассказала всю историю своей молодой соседки:

– 

У Леночки запущенная саркома на левой ноге; врачи боятся скоротечности процесса; ей с каждым днём всё хуже. Родителей подготовили к тому, что жить Леночке осталось не более двух-трёх месяцев. Послезавтра начнут делать химиотерапию, но положительного результата никто не ждёт.

Има продолжила свой рассказ по-грузински, чтобы не смущать девочку:

– 

Бедный ребёнок живёт на наркотиках. Господи! За что эти муки невинному созданию! Как могла она за свои неполные семнадцать лет столько нагрешить, чтобы в наказание выносить такие боли, а потом умереть, так и не увидев мир? Несправедливо это!

Она подошла к девочке, подложила ей подушку, пригладила волосы, поцеловала в лоб.

– 

Вай мэ, швило*! – запричитала Има. – Если Леночка умрёт, не смогу я жить спокойно. Посмотри, какой ангел! Знаешь, что я подумала? – она взяла руку внука в свои маленькие ладошки, притянула её к губам и, глядя на него в упор, сказала: