Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате
Шрифт:
Я часто думаю: как несправедливы к нашей революции!
Нас не устают проклинать за ярость борьбы, за террор, за переполненные тюрьмы и эшафоты, поглотившие тысячи жертв. Нас объявляют извергами, злодеями, не ведающими жалости, маньяками, замыслившими утопить страну в море крови.
Но почему же?
Да, верно, потом были и ярость, и кровь.
Но не показала ли себя революция поначалу беспримерно великодушной и безгранично кроткой? Не оставила ли она своим врагам, из уважения к свободе, полную возможность строить козни против себя? Разве не наделила она короля властью, достаточной, чтобы вести против нее планомерный подкоп? Разве, отняв у дворян титулы, гордость которых
Так кто же виноват, если наконец это терпение истощилось?..
Памфлет «С нами покончено» никогда не может быть ни понят, ни оценен по достоинству, если не вспомнить всей сложности и остроты политической обстановки, в которой мы находились летом 1790 года.
Я говорил уже устами Марата об опасности войны с Англией; старания Друга народа, направленные на то, чтобы ее предотвратить, не остались безуспешными: поддержанный в Ассамблее Робеспьером и Петионом, он с удовлетворением приветствовал декрет, перечеркнувший надежды врагов мира. Но тем сильней разгоралась их злоба, тем неумолимей становилась контрреволюция, отыскивающая новые лазейки для своих непрерывных козней.
Вечером 13 июля, когда все умы были заняты праздником Федерации, в тюрьму Аббатства явились два субъекта, одетые национальными гвардейцами. Они вручили коменданту приказ, подписанный членами Комитета розысков и скрепленный печатью города Парижа. Приказ предписывал немедленно выдать предъявителям заключенного по имени Бонн-Саварден. Тюремщик повиновался. А через три дня обнаружилось, что Комитет розысков никакого приказа не отдавал. Схватились за бумагу; она оказалась подложной, равно как подписи и печать города Парижа…
Но кто же такой был этот Бонн-Саварден?
Офицер штаба Лафайета, и даже одно время его личный адъютант, арестованный на савойской границе два с лишним месяца назад. Было известно, что он совершал частые прогулки между Парижем и Турином — местом, где обосновался граф Артуа, возглавлявший контрреволюционную эмиграцию. При аресте были захвачены бумаги, которые Бонн частично сумел уничтожить. Среди имен, фигурировавших в его письмах весьма подозрительного содержания, в одном из которых, между прочим, были слова «заговор под угрозой», обнаружились имена Мунье, Сен-При и Майбуа.
Имя графа Майбуа было известно Комитету розысков совсем по другой причине. Еще за месяц до ареста Бонн-Савардена в комитет поступил донос секретаря графа, некоего Гран-Мезона, который представлял копию мемории, составленной Майбуа для Бонна перед его поездкой в Турин.
Это был тщательно продуманный план разгрома революции.
Заговорщики рассчитывали создать союз Испании, Сардинского королевства и немецких княжеств, направленный против нас, организовать армию вторжения, захватить и провозгласить столицей Франции Лион, доставить туда короля и, наконец, осадить и держать в блокаде Париж, пока жители его не были бы доведены голодом до необходимости сдаться.
Что же сделал Комитет розысков с этим поразительным документом?
Ничего. Записка графа Майбуа была упрятана под сукно.
И вот теперь полицейские власти столицы умудрились выпустить одного из главных участников заговора…
Марат не верил, чтобы бегство Бонн-Савардена могло произойти без санкции свыше. Он подозревал ратушу и начальника национальной гвардии.
— Надо быть простофилей, чтобы не разглядеть здесь руки коварного Мотье, — говорил он. — Недаром преступник был его адъютантом, да и освободили Бонна люди в мундирах национальной гвардии. А потом, подумай-ка хорошенько, откуда они могли достать точные копии подписей и гербовую печать?..
Этот разговор наш, как сейчас помню, происходил
вскоре после праздника Федерации, буквально накануне того, как Марат ушел в подполье. Именно во время этой короткой встречи и рассказал он мне о деле Бонн-Савардена все те подробности, с которыми только что познакомился читатель. И еще сообщил, что благодаря одному из своих постоянных корреспондентов, секретарю Комитета розысков, он давно уже имеет копию доноса Гран-Мезона. До сих пор журналист выжидал, интересуясь, что предпримут официальные власти, но теперь его терпение иссякло: он решил опубликовать меморию Майбуа.— Сейчас, после истории с Бонном, это более чем своевременно, — внушал он мне. — Притом, вот увидишь, я дам к документу такую приправу, что все предатели запрыгают, точно рыбы на сковородке. Я выложу все. И если на сей раз народ не поднимется, значит, расшевелить его невозможно!..
Эти слова я вспомнил 26 июля, когда вместе со всеми парижанами читал памфлет «С нами покончено», неизвестно где отпечатанный и неизвестно каким образом вдруг очутившийся на стенах домов столицы.
«Я знаю, что за мою голову негодяи, стоящие у кормила правления, дают определенную цену. Пятьсот шпионов разыскивают меня и днем и ночью. Ну что ж! Если они меня найдут и схватят, то я умру как мученик свободы. Сказать, что отечество погибло, а Друг народа трусливо молчал, тогда будет невозможно…»
Такими словами, не оставляющими сомнения в личности автора, начинал Марат свой листок. Изложив бесстрастным тоном содержание письма Майбуа, раскрыв двусмысленное поведение членов Комитета розысков и нарисовав угрожающую картину — Людовик XVI готовится к бегству, эмигранты только ждут сигнала, чтобы начать резню, Лафайет стягивает артиллерию, а народ тем временем держат в дурмане опьянения, отвлекая его пустыми празднествами, — он переходил к основной части памфлета — «Обращению ко всем гражданам».
«Граждане, враги у наших ворот, министры открыли им наши границы под предлогом разрешения свободного прохода по нашей территории; возможно, что в настоящее время они уже быстрыми шагами двигаются против нас…
Граждане всех возрастов и всякого положения, меры, принятые Национальным собранием, не способны предотвратить вашей гибели: с вами будет покончено навсегда, если вы не возьметесь за оружие и если не найдете в себе тех героических качеств, которые в дни 14 июля и 5 октября дважды спасали Францию. Спешите в Сен-Клу, если еще не поздно, возвратите короля и дофина в свои стены, держите их под хорошей охраной, и пусть они отвечают вам за развитие событий; арестуйте австриячку и ее зятя, чтобы они не могли более плести нитей заговора; арестуйте всех министров и их приспешников и посадите в тюрьму арестуйте главу муниципалитета и его заместителей; бдительно следите за генералом; арестуйте представителей военного командования; захватите артиллерийский парк на улице Верт, а также все пороховые заводы и склады; пусть пушки будут распределены между отдельными дистриктами; пусть все дистрикты заседают непрерывно; пусть они заставят уничтожить пагубные декреты. Спешите, если еще не поздно, или скоро многочисленные легионы врагов обрушатся на вас, и вы увидите, как снова встают на ноги привилегированные сословия, а отвратительный деспотизм воцарится вновь, более могущественный, чем когда-либо.
Пятьсот — шестьсот отрубленных голов обеспечили бы вам покой, свободу и счастье; фальшивая гуманность удержала ваши руки и помешала вам нанести удар; она будет стоить жизни миллионам ваших братьев: стоит только врагам восторжествовать хотя бы на миг, кровь потечет ручьями. Они будут убивать вас без всякого сожаления, будут вонзать кинжалы в тела ваших жен и, чтобы навсегда затушить в ваших сердцах любовь к свободе, будут окровавленными руками вырывать сердца из груди ваших детей».