Сердце не камень

Хорошо. Я дал свой маленький бой чести. Боец складывает оружие. Этот Суччивор хорошо знает, что мое положение не позволит мне отказаться. Я чую, что очаровательная маленькая мадам Брантом не ограничилась похвалами в адрес моего стиля и орфографии. Она наверняка не упустила возможности намекнуть на мое ускоренное падение в пропасть полнейшей нищеты. Мне остается только пасть ниц и облобызать августейшие ноги того, кто собрался наполнить мою кормушку. Что я и делаю:

— А как с оплатой?

Суччивор не из породы торговцев коврами. Он величественно провозглашает:

— Вы будете получать долю с дохода, которое принесет произведе­ние. Это, впрочем, само собой разумеется: разве вы не являетесь соавтором? Будет справедливо, если вы будете получать причитающуюся вам часть.

— Ну… Вы можете назвать какую-нибудь цифру? Приблизительно, конечно.

— Разумеется. Я даю ноль целых шесть десятых процента от моего собственного процента.

— Который сам по себе составляет…?

— Пятнадцать процентов от продажной цены.

Я не силен в подсчетах в уме. Моя доля в этом водопаде процентов кажется мне тем не менее мизерной, это видно и дураку. Суччивор замечает отсутствие энтузиазма с моей стороны. Он торопится добавить:

— Обычно издатель выдает аванс при подписании контракта, то, что мы называем "задатком". Я его уже получил, так что могу заплатить сразу же.

Так как я молчу, невесть откуда появляется чековая книжка, раскрывается среди крошек на столе, ручка с настоящими чернилами и золотым пером оказывается в руке хозяина, и затем должным образом оформленный чек опускается в мою руку. Я удерживаюсь от того, чтобы посмотреть на сумму, мне это кажется неприличным.

Она здесь, за бруствером своих контрольных работ. Улыбка, очки, ноги, все на месте.

— Ну и как? Дело сделано? Я спрашиваю, хотя уже знаю ответ. Он мне позвонил. Он восхищен, знаете ли. Он так вас превозносит!

Я полагаю, что должен был бы броситься ей в ноги, обвить ее колени руками вне себя от благодарности и вскричать, обливая ее маленькие ступни изобильными слезами: "Спасибо, о, спасибо, моя дорогая, моя добрейшая благодетельница!"

Да, но, с одной стороны, мы не в романе графини де Сегюр, урожденной Ростопчиной, с другой стороны, моя благодарность сильно остыла из-за изнурительного рабочего заседания у Суччивора, а также из- за умеренности суммы, обозначенной на чеке… Если я брошусь в ноги мадам Брантом — право, я не уйду отсюда, пока не узнаю ее имени, — то только для того, чтобы покрыть их жадными поцелуями снизу доверху и прокричать ей из-под стола, что я ее люблю и что я готов потратить свои дни, свои ночи, свои таланты и свои глаза во имя вящей славы Суччивора, так как именно она послала меня к нему.

Вместо этого я усаживаюсь или, скорее, обрушиваюсь на стул и очень вежливо говорю:

— Здравствуйте, мадам Брантом.

— Называйте меня Элоди, пожалуйста.

— Элоди? Почему Элоди?

— Потому что это мое имя. Оно вам не нравится?

Ну вот. Это случилось само собой… Элоди. Как красиво! Я тороплюсь ответить:

— О нет! Напротив… Чудесное имя…

И как будто желая его затвердить, я говорю:

— Элоди, Элоди, я должен вас поцеловать! Можно?

Она смеется, снимает очки, подставляет щеку. Какой предлог для поцелуев может быть лучше признательности? Я предаюсь этому от души, четыре раза — два справа, два слева — я ласкаю ее своей щекой, я * вдыхаю ее запах, как она хорошо пахнет, как хорошо! Нежная кожа манящей впадинки и высокой скулы над ней, точно как я себе представ­лял. Я, кажется, слишком увлекся, она высвобождается, снова надевает очки, занавес закрывается.

Вот мы опять лицом к лицу. Она изучающе смотрит на меня:

— У вас измученный вид.

— Это довольно тяжело на первых порах.

— Представляю. Но вы не только устали. Тут что-то еще.

— О, это пройдет. Я думаю, мне просто надо привыкнуть.

— Суччивор — обаятельнейший человек. Как, должно быть, восхитительно работать с ним. Видеть в действии это неисчерпаемое воображение, эту чувствительность, эту фантазию, видеть, как рождаются его бесценные находки…

— Да-а. Конечно, на это стоит посмотреть.

— У вас не такой уж убежденный вид.

— Нет-нет. Я немного… сбит с толку, скажем так.

— Сбит с толку? Давайте скажите мне все. Ведь это я устроила вашу встречу. Я чувствую себя ответственной.

Какое-то мгновенье я колеблюсь. Однако, черт побери, если не до­вериться ей, то кому же тогда? Я беру ее руку, чтобы было легче говорить, — главное, взять ее руку! — и начинаю:

— Элоди…

— Да?

— Элоди, Суччивор просто разбойник.

Она вырывает у меня руку.

— Что?!

— Разбойник. Жулик. Вор. Обманщик. Рабовладелец.

— Вы не думаете, что немного увлеклись?

— Вовсе нет! Рабовладелец. Эксплуататор чужого таланта и труда. Его "сотрудничество" ограничивается весьма приблизительной общей схемой, очень смутной "идеей", едва намеченной, а "сотруднику" остается вся работа, "блистательные находки", ошеломительно неожиданные развязки, трогательные пассажи, поэзия, страсть, диалоги — короче, все, все, абсолютно все! О, у него есть вкус. Чутье на увлекательное, на эффектное. Чувство языка… Но самое большое чутье у него на рецепты успеха. Он просматривает все, корректирует все, но у него самого не рождается ничего. Ничего! А в день надо родить двадцать стандартных страниц, это норма… К тому же я не один, другие рабы пишут другие главы, он склеивает все это вместе, объединяет в кажущемся единстве, наносит последние штрихи…

Она поднимает очки вверх, глаза ее выражают бешенство и возму­щение. Я быстро выпаливаю:

— Я уверен, что вы были не в курсе.

— Конечно нет! Как вы могли подумать! Вы меня огорчаете. Он го­ворил мне, что ему необходим очень одаренный молодой человек, чтобы помочь довести его тексты до совершенства, сделать некоторые улучшения… Он говорил, что он так занят и такой путаник… Одновремен­но он обязуется обучить того писательскому делу. И так как он предлагал приличную оплату…

— Но только не подумайте, что я сожалею, что я жалуюсь! Вы заставили меня признаться, я признаюсь. Суччивор требует многого, я могу с этим справиться. Он платит мало, но у меня мало потребностей. А потом, я учусь. Это не входит в его планы, но я учусь. За два дня я узнал столько нового, вы и представить себе не можете!

Она молчит. Задумчиво смотрит на меня. В ее глазах гнев уступил место чему-то более мирному. Теперь они скорее печальные, чем возму­щенные. Я делаю из этого вывод, что она меньше думает о подлом Суччиворе и больше обо мне, несчастном.

Я посылаю ей улыбку, полную мужества, решительности и верывбудущее, в которую я стараюсь вложить, на оставшееся место, солидную порцию безумного обожания. Это не так легко, но результат стоит того. Я вижу, как в ее взгляде досада сменяется едва заметным чувством вины, затем все это быстро превращается в жалость, затем жалость растворяется в растроганности, которая, по причине того что мы принадлежим к двум совершенно противоположным, хотя и дополняющим друг друга полам, в конце концов обогащается чувственной ноткой, еще больше разжигающей эмоциональный заряд этого мгновения. Заблестела слеза. Теперь дело за мной.

Я кладу руку на ее руку. На этот раз она не уклоняется. Из-за нее я попал в дерьмо, и я же ее утешаю… Превосходная тактика.

— Элоди, вы хотели мне помочь. Это главное. И этого я не забуду. Никогда. Никто еще не побуждал меня писать. Вы сделали больше, намного больше, чем просто помогли мне. Вы открыли мне мой путь, вы сумели вызвать во мне желание проявить свои скрытые возможности, о которых я сам не знал и которые вы обнаружили с первого же взгляда. Вы фея, Элоди! Вы моя добрая фея!