"Сердце Шивы"
Шрифт:
– Тогда так, - сказал Пирс. – Ты бежишь к дверям, я тебя прикрываю. Потом ты прикрываешь меня. Как будем выходить, мы подумаем потом.
Яков Платонович кивнул. План годился. До двери примерно три шага.
«И снова здравствуйте, Нина Аркадьевна!»
========== Нина ==========
Камень был завораживающе красив. Почти фиолетовый в глубине, на краях он словно играл отблесками пламени. Глаз отвести было невозможно.
А еще было невозможно страшно, словно из винноцветной глубины этого камня тянулось, пульсируя ненавистью, многорукое
Теперь она верила в проклятие рубина.
Челси принёс его накануне отъезда, исполненный самодовольства, полностью уверенный в своей безнаказанности. Он не боялся никаких проклятий. План был прост: распилить рубин на несколько частей. Это не очень понизит его стоимость, рубины всегда в цене. Зато проклятие, если оно было, перестанет существовать.
Нина никогда не испытывала к Челси особого чувства. В этот миг он стал ей попросту отвратителен.
Видит Бог, Нина Аркадьевна нечасто расплачивалась за чужие грехи. Чаще всего грехи были собственными, а расплата вполне заслуженной. Но теперь её помимо желания втянули во что-то настолько гнусное, что она и представить себе не могла. А она, не ведая того, втравила единственного человека, который был для неё важен.
*
Увидев силуэт в лунном свете у окна, Нина в первый момент вообразила, что Миронова и впрямь умеет вызывать духов. Призрак Штольмана, грозный, как статуя Командора, знал все её грехи – прежние и нынешние. Страх затопил всё её существо, и она даже не поняла, что шаги, силуэт и голос принадлежали живому человеку. Из плоти и крови. Человеку, которого можно было увидеть, коснуться…
Она пришла в себя не скоро. В дамскую комнату впорхнула, весело и бессмысленно щебеча, дочка банкира с парочкой других светских дурочек.
– Ах, какой изумительный был розыгрыш! Эта госпожа Штольман – просто прелесть!
– А что вы скажете о великом сыщике? Какой мужчина! Значительный, загадочный, красивый!
– Как вы думаете, всё это правда?
Тут они заметили Нину Аркадьевну, бессильно сидящую в кресле.
– О, миссис Робинсон, вы так быстро ушли! Вам нехорошо? Ваши русские знакомые произвели впечатление! А это правда?
Придворная выучка, вбитая в плоть и кровь, не дала ей потерять лицо:
– О чём вы, мисс? – спросила она, небрежно обмахиваясь веером.
– Это правда, что мистер Штольман раскрывает любое дело, благодаря своей супруге-медиуму? Как интересно!
Нина сжала зубы, делая глубокий вдох. Она не позволит присваивать его славу какой-то шарлатанке!
– Мистер Штольман раскрывает любое дело без помощи каких-то медиумов, - презрительно сказала она.
– И проклятый рубин он найдёт? – девицы разрумянились от любопытства и почти забыли о приличиях.
Кажется, там, в гостиной что-то ещё произошло после её поспешного бегства.
Последней зимой в Затонске Нину часто посещало чувство, будто она стоит на тонком льду, который начинает трескаться под ногами. А она боится сделать шаг, не зная, где разверзнется бездна. И нет никого, кто мог бы вытащить её на твёрдую землю.
Когда пришло известие о гибели Штольмана, лёд раскололся. А единственная рука, за которую она еще в панике хваталась, перестала существовать. И бывшая фрейлина съежилась на самой крупной и надёжной
льдине, заморозив все мысли и чувства, чтобы больше не метаться, разрушая и без того хрупкую опору.В тот вечер в доме губернатора она вдруг почувствовала, что и эта опора даёт трещину и перестаёт существовать, словно «взломав свой синий лёд, Нева в моря его несёт, и, чуя вешни дни, ликует». Это было странно, невозможно, непонятно, но Нина Аркадьевна вдруг почувствовала, как сквозь застарелую ледяную корку в ней пробивается живое. Словно, и впрямь, наступала весна.
Невозможное свершилось! Штольман был жив, он был в этом доме – здесь, сейчас, она могла увидеть его жесткое чеканное лицо, ледяные голубые глаза, хищный нос с горбинкой, резкие складки на щеках, иронически вздёрнутую бровь. Его колючую улыбку… Как же ей не хватало всего этого!
Нина Аркадьевна вихрем понеслась по залам, разыскивая русских гостей. И не находила их ни в одном из помещений – словно они ей только привиделись, словно она сошла с ума. До крови закусив губу, она замерла у парадной лестницы, понимая, что совсем утратила самообладание. Хорошо, что рядом никого не было!..
– Что, красотка, неприятно попадать в собственный капкан?
Незнакомец был светловолос, нагл и безжалостен. Элегантный сюртук, шёлковый галстук, небрежно взъерошенные волосы – гораздо длиннее, чем принято носить в обществе. Небрежная поза опасного зверя, потягивающегося перед прыжком. Невнятный американский выговор. Сама непринуждённость, не нуждающаяся в условностях.
Нина резко остановилась, смерив взглядом нахала, посмевшего говорить с ней в подобном тоне. Самообладание вернулось мгновенно. В этом мире её слабость видели только Разумовский и Штольман. А больше никому она не позволит!
Она могла не позволять что угодно и кому угодно. Незнакомца это не волновало. Он продолжил, нагло ухмыляясь и с интересом следя за её реакцией:
– Не ожидала, что у малышки Энни есть зубки? А она тебя знатно покусала.
Бывшая фрейлина в раздражении сжала веер и ощутила, как он хрустнул, переламываясь в её руках.
– А теперь тебе хочется отомстить?
Что за проклятие? Почему вместо Якоба она видит перед собой этого беспардонного молодчика, который вслух говорит о том, о чём приличные люди молчат, хотя бы из вежливости?
Со стороны залы послышались голоса, спорящие по-русски, и в дверях показались те, кого она так искала и так боялась встретить.
Миронова висела на руке у Штольмана и требовательно заглядывала ему в глаза:
– Ведь ты займёшься этим делом?
Якоб смотрел на неё с тонкой усмешкой, но глаза лучились нежностью. Разглядев его на свету, Нина удивилась: выглядел он моложе, чем два года назад в Затонске. Моложе, веселее, светлее. И почему-то хромал. И эта мелочь вдруг неопровержимо убедила ее, что все происходящее – взаправду.
Нина вжалась в угол, прячась за статуей, выполненной под антик. Почему-то больше всего на свете она сейчас боялась, что её увидят, найдут.
Её не увидели. Штольман прошёл совсем рядом, и она вцепилась взглядом в его руку, лежащую поверх руки Анны Мироновой. На пальце блеснул тонкий золотой ободок простенького обручального кольца.
Нина Аркадьевна проводила его взглядом, не в силах сделать ни единого движения, словно эта встреча отняла у неё способность двигаться.
Она совсем забыла, что не одна на этой парадной лестнице. Американец подошёл к ней, усмехаясь сквозь сигару, зажатую в зубах: