Сердце солдата (сборник)
Шрифт:
— Поселок-то далеко?
— В четырех километрах.
— Чего ж не сходила?
Полина не ответила.
Дня три она вообще никуда из комнаты не выходила. Будильник звенел, когда хотел, она по-прежнему вставала рано, одевалась, как раньше, на работу и… садилась у окна. Над крышами домов виднелись трубы ремзавода. Они давно уже не дымили — завод перешел на газ, — но Полина то и дело забывала об этом, и смутная тревога прокрадывалась в душу. На четвертый день она не выдержала: надела свое лучшее платье и пошла на завод. Стоя невдалеке от проходной, долго ждала, когда ночная смена пройдет мимо контролера.
Когда проходная опустела, Полина подошла, поздоровалась. Трифоныч едва заметно кивнул.
— Пропусти меня, Трифоныч, — попросила она, — к Тюнькину надо.
— Пропуск давай, — ответил Трифоныч, но руки не протянул.
— Нет у меня больше пропуска. Отобрали. Уволили меня с завода, чай, слышал…
— Пропуск! — сказал Трифоныч.
— Да ты что, не узнаешь меня, что ли? Одинцова я. Полина Одинцова. Я только войду и выйду. Мне к Тюнькину надо. Уборщицей хочу устроиться. Либо подсобницей. Не могу я без завода, пойми хоть ты!
— Пропуск! — сказал Трифоныч.
— Да нету у меня его! Отобрали.
— Разовый.
— Сама знаю, что разовый, да паспорт дома забыла, а возвращаться далеко. Сделай такую милость, пропусти!
— Гражданка, освободите помещение! — потребовал Трифоныч.
— Ух, аспид! — не выдержала тетя Поля и поплелась домой, ругая Трифоныча и его бестолковое начальство.
Ночь она не спала, лежала, глядя в потолок, на котором играли электрические сполохи. Будь Полина дряхлой старухой, ей, наверное, было бы легче. Вот Матвеевна живет — не тужит. Получит пенсию, отнесет в сберкассу и снимает каждый понедельник по пятерочке. Только и заботы, что в баню сходить или в магазин напротив. И руки у нее давно заплыли жиром, размягчились. А у Полины рука крепкая, мускулистая. Конечно, завод ей теперь уж не поднять, а что поменьше — она бы с радостью…
Следующее утро началось с чудес. Сперва появился Юрка. Он сильно стосковался по домашним обедам и набросился на вчерашние щи, мурлыкая и постанывая от удовольствия.
— Ну как там на заводе? — спросила Полина.
— А все в порядке. Тебя директором назначили, — сказал Юрка.
Матвеевна ахнула и уронила клубок. Полина укоризненно покачала головой. За такое издевательство она бы обиделась на любого, но Юрке все сходило с рук: очень уж он был похож на Ивана Тузова…
Матвеевна нашла клубок и, не вылезая из-под стола, уставилась на Юрку.
— Это сколь же она теперя получать будет?
Ответить Юрка не успел. В комнату вошел потный, раскрасневшийся Трифоныч. Не здороваясь, сел на табурет, вытащил из кармана большой, с детскую пеленку, платок и принялся неторопливо вытирать им шею.
— С тебя причитается, Одинцова, — произнес он, — должность тебе определили. Теперь до пенсии живи спокойно.
— Я говорил, а они не верят, — сказал Юрка.
— Хватит дурака-то валять! — рассердилась Полина. — Добро бы малый, а то и старый туда же!
Горечь обиды выплеснула наконец через край.
Скомкав в руке занавеску, Полина уткнулась в нее лицом. Заводские трубы в малиновом зареве казались сегодня особенно далекими.Ничего не понимавший Трифоныч решил напомнить о себе:
— Слышь, Полина, причитается, говорю, с тебя!
— Да ведь ты не пьешь! — сказала Матвеевна.
— Это на службе, — уточнил Трифоныч, — а нонче я — выходной. Зашел вчерась после смены в кадры, а там и говорят: ты живешь на Луговой недалеко от Одинцовой, так передай, чтоб зашла. Вчерась-то я не зашел: с приятелем посидели немного… А нонче вот…
Ему никто не ответил. Поняв, что угощения не будет, Трифоныч досадливо крякнул и поднялся.
— Стало быть, счастливо оставаться, хозяева. Изменилась ты, однако, Полина. Прежде-то не такой жадной была…
— Обожди.
Тетя Поля насухо вытерла слезы, достала из буфета запечатанную поллитровку «Столичной» — мужики обещались дров подвезти, да, видно, обманули, — из чулана принесла тарелку холодца, нарезала хлеба. Довольный Трифоныч, сохраняя для порядка выражение строгости, сел за стол, налил стопку с краями, расправил усы.
— Ну, дай бог, не последняя…
— Что за люди! — бубнил Юрка. — Наврешь с три короба — верят. Правду скажешь — ругаются!
— Помолчи, балаболка! — тетя Поля придвинула стул поближе к старику. — Скажи толком, Трифоныч, куда меня назначили? Хорошо бы к Макурину. Я ведь и штукатуром могу…
Трифоныч оттопырил нижнюю губу:
— При посторонних не имею права…
— Да директором ее назначили! — закричал Юрка. — Я же говорил! Директором столовой!
Трифоныч между тем опрокинул третью…
— Добрый, Полина, у тебя холодец.
Не слушая, она подошла к окну, распахнула обе створки, сорвала с головы косынку, потом прошлась по комнате нешироко, но упруго ступая, как привыкла ходить в молодые годы, спросила, глядя в пушистый затылок пьяненького Трифоныча:
— Сметанкин-то все еще на месте?
— Куды ж ему деваться?
— Да, с этим трудненько придется. Прижимист, черт. И к начальству через его голову не попадешь…
— А ты с другого конца!
— Это как? — она даже остановилась в изумлении.
— А обнаковенно: перекрестись да с мыльцем…
— Тьфу!
Трифоныч едва ворочал языком. Матвеевна хотела попросить Юрку проводить его, но парень уже исчез. Вздохнув, она на глазок прикинула вес старика и, обхватив его поперек туловища, поволокла к выходу.
Часа через полтора она вернулась. Ей навстречу, решительно сжав губы и глядя куда-то поверх домов, шла Полина. На ее голове алела застиранная, старенькая красная косынка.
«МЫ ВЕРНЕМСЯ!»
(Рассказ)
Глава первая
Младший лейтенант Петер Кампа шел последние километры по родной Латвии. Он уходил на восток.
Кампа не был профессиональным военным. В начале июня его, учителя начальной школы села Виляны, что стоит на реке Малте, вызвали на военные сборы. Говорили, что они будут проходить в Риге, продлятся месяц и десять дней, и Кампа рассчитывал, возвращаясь домой, побывать у своих стариков в Модоне. Вместе с ним из Вилян вызвали еще сорок мужчин от двадцати до тридцати пяти лет.