Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

Гудрун утверждает, что отец в сознании, значит, Руперт фок Фельсенбург может требовать высочайшей аудиенции, и его придется впустить. Как будущего «младшего брата кесаря». Как возможного наследника. Он войдет и увидит все своими глазами, а дальше может быть все, что угодно. Вплоть до просьбы Готфрида о последнем милосердии, если он в сознании. И о последнем милосердии без просьбы, если душа бедняги и так в Рассвете.

«Если больной в сознании, вероятность пусть и не полного излечения велика…» Иногда человек хочет просто жить. Существовать. Дышать. Как разбившийся лейтенант с «Северного ветра»… Готфрид должен быть одурманен, он не поймет, кто перед ним. А если поймет и решит, что это спасение?! Нет, к дееспособному, в самом деле дееспособному кесарю ни Фельсенбурга, ни кого бы то ни было не пустят.

Руппи сосчитал до сотни, еще раз пробежал глазами показавшиеся вдруг красными строки, потом перевернул страницу. Если у него отберут оружие, придется пережать один из шейных сосудов. Тут должен быть рисунок…

Глава 6 Нижняя Кагета. Гурпо. Бордон 400 год К.С. 18-й день Весенних Молний

1

Дорога петляла среди зарослей, усыпанных настырно-малиновыми цветами роз. В Йерне и Северной Гайифе среди них толкались бы сборщицы лепестков со своими корзинками, в Кагете розы бушевали просто так, не волнуя никого, кроме пчел. Аромат беспризорных цветов был слишком навязчив, чтобы восхищать, а потом к нему примешался смрад падали. Кто-то либо сдох среди роз, либо был убит. «Следящему» за дорогой казарону было на это наплевать, но Карло Капрас с детства опасался брюшной заразы. Маршал пришпорил коня, торопясь миновать поганое место, и жестом подозвал артиллерийского капитана, который, будь в этой кошачьей империи хоть какое-то здравомыслие, уже стал бы полковником.

– Ламброс, мне плевать, кто здесь околел, но в наш ручей не должно попасть ничего.

– Не попадет, – успокоил артиллерист, – даже если пойдет дождь. Вернее, попадет, но ниже по течению. Только это не последняя падаль в Кагете.

Капрас злобно согласился. Маршал, мягко говоря, не огорчился б, узнав, что военный министр Квано Забардзакис отправлен морисками в последнее плавание в обществе ызаргов и всех членов Военной коллегии, но обида – а она была, никуда не денешься – не мешала Карло заниматься порученным делом. А именно – блюсти интересы империи в Восточной Кагете, благо Хаммаил-ло-Заггаз, в отличие от Адгемара, был очень даже за присутствие чужих войск. От казара, при всей его глупости, командующий гайифским корпусом неприятностей не ждал; Карло тревожили собственные подчиненные и начальство, к счастью оставшееся в Гайифе.

Военная коллегия сделала все, чтобы испортить Капрасу жизнь: под благовидным предлогом – опасность с моря – ему отказали в предоставлении армии, достаточной для водворения Хаммаила в Равиат. Надавали кучу инструкций, а вместо приличных полков – пару батальонов, полк кавалерии, сотню оказавшихся не у дел офицеров и полномочия на набор солдат в восточных провинциях империи. И выкручивайся как хочешь.

Капрас выкрутился. Он зайцем носился по пограничным провинциям, правдами и неправдами подгребая под себя гарнизоны и спешно формируя новые полки. Ни о каком серьезном обучении новобранцев в такие сроки речи не шло, но корпус за зиму маршал сколотил. В его распоряжении оказалось четырнадцать тысяч человек, другое дело, что на армию походили лишь пара кавалерийских и три пехотных полка. Артиллерия тоже не блистала – паонские умники выделили всего два десятка орудий, еще с десяток Карло раздобыл у военных властей пограничья. Хорошо хоть удалось добиться прикомандирования к корпусу офицеров, ранее находившихся в Кагете в качестве наемников. Эти были обстрелянными, толковыми и к тому же знали, а то и любили нелепую страну, в которой отныне решалась маршальская судьба.

Карло это понимал и делал что мог, терпя казаронов и мух и гоняя до восьмого пота девять тысяч новонабранных. К концу весны что-то стало получаться, по крайней мере сегодняшняя ревизия внушала надежды: результаты жесткой, даже жестокой учебы были налицо, и об этом хотелось поговорить.

– Ламброс, как вам показались наши увальни в сравнении с известными вам талигойцами и здешними бацутами? Собственное мнение у меня есть, но мне важно ваше.

– Я понял. «Черно-белые» нам еще не по зубам, но с Лисенком мы вполне можем потолковать. Только, если позволите…

– Договаривайте.

– Господин маршал, нам лучше не называть кагетов бацутами, пусть и между собой. Они слышат это слово, даже если его никто не произносит. Понимаете, они только начинают кем-то становиться.

– Если начинают, но за предупреждение спасибо. – Карло был согласен уважать и холтийцев с их халатами и верблюдами. В обмен на право назвать Забардзакиса тем, кем тот являлся, но донести в Паону сумеют и отсюда. – Вы уже сталкивались с этим… ло из рода… Сейчас вы меня опять укорите, но на язык так и просится «Курподай».

Ламброс засмеялся. Насколько все же люди, в самом деле воевавшие, приятней настульных всезнаек, сколько б книг те ни прожевали…

– Панага-ло-Виссиф из рода Гурпотай. Этот не обидится. Гайифское произношение – такого объяснения ему хватит. Вот его покойные братья считались вспыльчивыми.

– Значит, Панага лишился вспыльчивых братьев? Похоже, умелый человек.

– Вы ошибаетесь, он был очень предан родичам, но все они погибли на Дарамском поле. Панага принял сторону Хаммаила, чтобы отомстить если не Лису, так Лисенку. Именно поэтому вы можете называть его как хотите.

– Да уж… Любезный Хаммаил и этот Лисенок явно не желают откладывать выяснение отношений.

Ламброс пожал плечами. Сообщения о мелких и крупных стычках приходили все чаще, а столичные умники тупо требовали поддерживать ло-Заггаза и оберегать его драгоценную жизнь, при этом не рискуя своими войсками и, упаси Создатель, не провоцируя этих сумасшедших талигойцев. Капрас едва не ответил на очередной приказ присказкой про поросенка и окорок, но удержался. Недавний плен и проигранная кампания, хоть вины самого маршала в этом не было, располагали к сдержанности.

– Господин маршал, могу я спросить, что сейчас происходит на Побережье?

– Леворукий, вы же из Неванты!.. Сегодня же напишу друзьям, а пока будем надеяться, что раз мориски нас выкинули из своего дома, то и мы сподобимся сделать то же самое.

– Господин маршал, – так Ламброс на начальство еще не смотрел, – а в Зегине военными делами заправляли такие же остолопы, что и у нас в коллегии? Если нет, нечего и сравнивать!

Что это? Проверка, о которой через месяц узнает Забардзакис, или злость и страх? Страх за тех, кого оставил дома, злость на подставивших их под удар?

– Я был не в Зегине, а в Фельпе. Оттуда нас не вышвырнули только потому, что взяли в плен, но Неванта ближе к Йерне, чем к Агарису. Давайте рассчитывать на лучшее.

– Благодарю вас. Господин маршал, я должен проверить своих людей. Медерис давно обещал показать, что они там придумали с лафетами. Похоже, у них что-то вышло.

– Вот и езжайте. Вечером доложите, что получилось и получилось ли. Пушки – это то, на что я очень, очень надеюсь. Пушки и вы.

2

Город заняли, армию разоружили. Склады взяли под охрану, равно как и дворцы дожей – и для безопасности оных, и чтоб приглядывать, но это было только начало. К концу третьего дня победы Эмилю пришло в голову, что до капитуляции было легче, а нынешняя тягомотина – изощренная месть бордонов победителям. Рокэ уехал, Марту и Шантэри вдохновенно чесали языками на пока еще предварительных переговорах, и помощи от них не предвиделось. Джильди занялся бордонскими кораблями, хоть за это спасибо. Все остальное повисло на маршале Савиньяке и его доверенных офицерах. День прошел в сплошных разъездах по городу и вокруг, бесконечных разговорах, угрозах, требованиях, а к вечеру принесли письма. Четыре.