Сердце

Приехал навестить больного дядя, и отец всё задерживал его и не отпускал обратно.

— Останься ещё! скучно... — говорил отец, — и для него в этом была, несомненно, главная причина, но отец объяснил это и тем, что недоволен нами — мной и матерью, — не дававшими ему есть всё, что он хотел.

X

Болезнь отца — в одном и том же положении — продолжалась больше недели. За это время я отправил брату на о. Кюсю длинное письмо. Сестре написала мать. В глубине души я думал, что, пожалуй, это последние известия о здоровье отца, которые отправляются им обоим. И обоим было написано, что в случае чего мы телеграфируем, чтоб приезжали.

Брат мой был занят на службе. Сестра была беременна. И пока опасность с отцом не стояла перед самыми глазами, вызвать их было не легко. Я это знал, и мне было бы особенно неприятно, если бы они всё же как-нибудь устроились и приехали, но при этом не поспели бы во-время. Поэтому в смысле срока отправления им телеграммы я испытывал чувство ответственности, о котором никто не подозревал.

— С определённостью я сказать не могу, но знайте только одно, что опасность может наступить в любой момент.

Так сказал мне доктор, которого я позвал из городка на железной дороге. Переговорив с матерью, я решил по совету доктора взять к больному сиделку. Когда отец увидел женщину в белой одежде, подошедшую к его постели и с ним поздоровавшуюся, его лицо приняло странное выражение. Отец с давних пор примирился со своей болезнью. Но он не замечал смерти, которая к нему приближалась.

— Вот выздоровею и съезжу ещё разок в Токио. Человек ведь неизвестно, когда умрёт. И если что хочешь сделать — нужно делать пока жив.

Делать было нечего, и мать ответила ему в тон:

— Тогда и меня возьми с собою.

По временам же он опять становился очень печальным.

— Когда я умру, смотри, береги мать!

Мне были особенно памятны эти слова: „Когда я умру“. Это было вечером в день моего окончания, когда я уезжал из Токио; их несколько раз повторил учитель, обращаясь к своей жене. Я вспомнил улыбающееся лицо учителя и его жену, затыкающую себе уши и говорившую, что это не к добру. В те времена это „когда я умру“ было не более, как простые слова. А теперь, когда я это слышал, это был вот-вот наступающий факт. Я не мог в этом случае следовать примеру жены учителя. Но всё же на словах нужно было рассеивать унылое настроение отца.

— Нельзя впадать в слабость! Вот поправитесь и поедете в Токио. Вместе с матерью... Когда теперь приедете в Токио, поразитесь. Всё изменилось там. Одних трамвайных линий как много стало! А провели трамвай — и вид города, само собой, стал другой. Кроме того, и расположение кварталов иное. Токио, можно сказать, ни одной минуты в течение суток не бывает спокойным.

Делать было нечего, и мне приходилось болтать даже о том, чего не следовало бы говорить. Отец как будто с удовольствием слушал.

Из-за больного у нас стало бывать больше народу. Жившие поблизости родственники через день поочерёдно приходили навещать нас. Среди них были и такие, которые в обыкновенное время, живя подальше, держались в стороне от нас. Были и такие, что, уходя, говорили: „Мы думали, что такое... А если так, то ещё ничего. И говорит свободно и с лица не похудел“.

Наш дом, который, когда я приехал, был таким спокойным и даже слишком тихим, теперь из-за этого всего становился всё шумнее и шумнее.

Между тем болезнь отца, лежавшего неподвижно, всё шла к худшему. Переговорив с матерью, с дядей, я в конце концов послал сестре и брату телеграммы. От брата пришёл ответ, гласящий: „Выезжаю немедленно“. От мужа сестры также пришло известие: „Еду“. У сестры при первой беременности произошёл выкидыш, и теперь она очень береглась, боясь, как бы это не повторилось снова. Поэтому вместо сестры должен был приехать её муж.

XI

Даже в это тревожное время у меня бывали свободные минуты, когда я мог спокойно посидеть у себя. Я даже изредка мог, открыв книжку, прочесть, не отрываясь, десяток страниц. Завязанная корзина как-то незаметно оказалась развязанной. По мере надобности я вынимал оттуда различные вещи. Я оглянулся на то задание, которое, я мысленно поставил перед собой на нынешнее лето, когда уезжал из Токио. То, что я сделал, не составляло и третьей доли его. Я и раньше не раз испытывал это неприятное чувство, но в такой степени случалось очень редко. Я говорил себе, что так обыкновенно бывает со всеми, но всё же был подавлен неприятным чувством.

С таким неприятным чувством я сидел и думал о болезни отца. Старался представить себе, что будет после его смерти. И на ряду с этим, с другой стороны, у меня всплывала мысль об учителе. И так в моём скверном настроении я видел перед собою облики этих двух людей, совершенно различных между собой — по положению, воспитанию и характеру.

Раз, когда я, отойдя от постели отца, сидел один, скрестив руки, среди разбросанных в беспорядке книг, вошла мать.

— Ты бы прилег! Ты, вероятно, утомился.

Мать не понимала моего душевного состояния. И я был не из тех детей, которые ждут этого от матери. Коротко я поблагодарил её. Но она продолжала стоять у входа.

— Что отец? — спросил я.

— Заснул, — ответила мать.

Вдруг мать вошла в комнату и села рядом со мной.

— От учителя всё ещё ничего нет? — спросила она.

Мать тогда поверила моим словам. Я уверил её, что от учителя обязательно будет ответ. Но уже и тогда я сам совершенно не ждал от него того ответа, на который надеялись отец и мать. В результате вышло так, словно я обманул мать.

— Попробуй ещё раз написать! — сказала мать.

Я не остановился бы перед тем, чтобы отправить несколько совершенно бесполезных писем, если бы это могло успокоить мать. Но мне было неприятно торопить учителя по такому поводу. Гораздо больше, чем выговоров отца, чем неприятностей для матери, я боялся того, что могу упасть в глазах учителя. Я и так подозревал, что неполучение от него до сих пор ответа по поводу моей просьбы, может быть, этим именно и объясняется.

— Написать письмо ничего не стоит, только такого дела по почте не сделаешь. Как-никак, а придётся самому съездить в Токио и попросить лично...