Сердечные струны

— Роман?

— Что? Возможно, решил жениться. Не волнуйся. К вечеру приедем в Энчантид Хилл (Энчантид Хилл — от англ. enchanted hill — волшебная гора). Там полно мужчин.

И снова ухмыльнулся. В Энчантид Хилл, конечно же, жили мужчины, но их большинство составля-, ли необразованные фермеры, которые наведывались в город только затем, чтобы закупить провизию. Роман встречался со многими и знал, что никто из них не соответствует требованиям Теодосии, а школьным учителем работала пожилая женщина, для которой он однажды сделал письменный стол.

— Обязательно осмотрим Волшебную гору, когда приедем в город, — крикнул он. Замедлив шаг жеребца, подождал, пока не догонит повозка. — Легенда гласит, что гора обладает силой исполнять желания.

Девушка взглянула на его, удивляясь, что его глаза намного голубее неба.

— Я уже говорила тебе, что думаю о загадывании желаний.

Он резко осадил Секрета, задумав изменить мнение Теодосии.

— Ты действительно торопишься в Энчантид Хилл? А если приедем туда попозже? Сегодня воскресенье, и ты не сможешь напечатать свои объявления — почтовая контора закрыта. Она остановила повозку.

— Для чего тебе хочется отложить прибытие? Он не ответил, но нескрываемый блеск озорства в его глазах совершенно ослепил ее.

Держась за ствол дерева, Теодосия проглотила последний кусок бутерброда с изюмом и глянула вниз, на свои болтающиеся в воздухе босые ноги — земля осталась, по крайней мере, в двадцати футах внизу; ей не доводилось раньше сидеть на дереве, и уж, конечно, никогда в одной сорочке и нижних юбках.

Она улыбнулась, вспомнив, как очутилась на дереве: Роман, словно большой самец-горилла, посадив ее на спину, взобрался наверх, прихватив и клетку Иоанна Крестителя, заявив, что птице иногда нужно возвращаться в свою естественную среду.

Мужчина был явно в ребяческом настроении.

— Веселишься? — Вытянув руки в стороны, удерживая равновесие, Роман прошел по толстому дубовому суку, на котором сидела Теодосия, и повернулся к ней.

Она почувствовала испуг, когда он увертывался от ветки, раскачиваемой ветром.

— Не уверена, что «веселье» — то слово, которое соответствует тому, что я сейчас чувствую, Роман. Скажу одно: сидеть на суку и есть бутерброды с изюмом, без сомнения, самое странное из того, что со мной когда-нибудь происходило. Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие?

Иоанн Креститель поклевывал листья, которые касались его клетки.

— Ты не дорос, поэтому убирайся, — сказал он, затем громко вскрикнул. — Что подтолкнуло тебя на такое эксцентричное предприятие?

С изумительной ловкостью Роман уселся рядом с Теодосией и пощекотал ее подошву пальцами ног.

— Я часто делал это, когда был мальчишкой. Дерево — лучшее место, чтобы спрятаться от людей, которые хотят тебя найти.

— Понятно. — Она сорвала лист с тонкой ветки и обкрутила его вокруг пальца. — А бутерброды с изюмом? Мне они показались пищей одиночества. Чем-то, что можно есть только в уединении. Ты часто их ел?

— Ты к чему-то клонишь, верно, Теодосия?

— Ты предпочитаешь, чтобы я была откровенной?

— Хотел бы видеть тебя веселой и беззаботной.

Закусив нижнюю губу, она попыталась сохранить хладнокровие, насколько это было возможно сидя на дереве в нижнем белье — в конце концов, должен же кто-то контролировать глупость?

Но секунду спустя поняла, что не годится на эту роль и рассмеялась, смех усиливался, сменившись, наконец, мягкой улыбкой.

Роман не отрывал от нее глаз — она всегда выглядела красавицей, но смех усиливал ее красоту до такой степени, что превращал почти в нереальную, словно возникшую из сна, из мечты.

Однако девушка не была плодом воображения, и чтобы убедиться в этом, он дотронулся до ее руки и почувствовал, как ее тепло проникло в него.

— Тебе нравится сидеть на дереве, а?

— Как ни странно, да. — Еще шире улыбнувшись, провела пальцем по его нижней губе. — Расскажи, от кого ты прятался, забираясь на деревья, Роман? — попросила она таким же мягким голосом, как шелест листвы.

Он посмотрел на землю, наблюдая, как ветерок раздувает опавшие листья.

— От плохих парней.

— Плохих парней?

— Если хочешь, трех женщин. — Провел пальцами по волосам. — Одна была точно женщиной, а две другие — девчонками, превращавшимися в женщин.

«Три!» — подумала Теодосия.

— Ты расскажешь о них?

Он услышал нежность, сквозящую в ее голосе, и вспомнил, что договорились о дружбе: она — быть его другом, как и он ее. Сжал ее руку и кивнул:

— Да.

Она не ожидала, что он так быстро уступит. Радостный трепет пробежал по ней.

— Правда? Почему?

— Почему? Странный вопрос.

— Может быть, но все же хочу знать, почему.

— Да кто же знает?

— Но, конечно же, должна быть причина.

— Мне так хочется! Бог мой, почему должна быть для всего причина, Теодосия? Неужели ты не можешь принимать вещи такими, какие они есть, не разбирая их по частям?

— Необязательно кричать, Роман.

Он тут же раскаялся — она ничего не могла поделать со своей любознательностью; это было такой же ее неотъемлемой частью, как у него его вспыльчивый нрав.

— Я кричал, чтобы ты увидела мое мягкое небо, — сказал он, надеясь смягчить ее незначительным поддразниванием. — Разве тебе не нравится вид моего неба?

— Ты…

— Хочу, чтобы ты знала, что у меня самое сексуальное небо во всем Техасе, Теодосия. Может, даже во всей стране. Черт, возможно, в целом мире.

— Роман, ты…

— Красивый?

Она несколько мгновений смотрела на него, не мигая, приходя в себя от удивления, вызванного его вопросом.

— Да, очень красивый, но ты еще и…

— Что, по-твоему, во мне красиво? Лицо? — повернул лицо так, чтобы ей был виден его профиль. — Мускулы? — выпятил мускулы руки.

— Все в тебе красиво, Роман, но знай, что ты неисправим. Неуправляем, если хочешь.

— Это комплимент?

Она не устояла против желания — положила руку ему на грудь. Его сердце билось ровно под ее ладонью, и ей нравилось это ощущение.

Если бы он вел себя как-то по-другому, размышляла она, это уже был бы не Роман — ее увлечение.