Серебряная Инна
Шрифт:
Конечно, в море у него было много времени на раздумья. Он знал, что приговорен к пожизненному скитанию: это его наказание за то, что он совершил. И Арон принял это наказание и смиренно нес свой крест. Единственное, что ему осталось в этой жизни, это смирение. Потому что нельзя на тьму отвечать тьмой. Спасти может только свет.
Но с тех пор, как Арон оказался в Крокмюре, в нем что-то переменилось. Внутри появилась какая-то сила, которая рвалась наружу — к свету. Все, что столько лет было в зимней спячке, проснулось и требовало к себе внимания. Весна, которую он встретил здесь, напоминала ему о чем-то, она была похожа на что-то,
Она была похожа на голод, который прорастал сквозь него, пожирая изнутри. Казалось, вся его голодная жизнь очнулась от сна и требовала пищи, требовала реальности.
Случалось, что Арон пел наедине с собой. И собственный голос вызывал у него рыдания. По ночам Арон умолял Бога даровать ему спокойствие. Господи, помоги мне, молил он. Мне не хватает места в моей жизни.
Одиночество заполняло его дни. Арон коптил рыбу, названия которой не знал, на кострах из ольхи. Пробовал делать это по-разному. Коптил быстро и коптил медленно. Но все давалось ему с трудом. Лошади уже больше не были просто лошадьми. Они смотрели на него понимающими глазами, словно говоря: мы видим тебя, ты это ты. Иногда у него перед глазами вставали лица Соломона и Хельги. Они тоже говорили ему: ты Арон, мы видим, как ты пытаешься убежать от себя.
Дни он отмечал черточками, которые вырезал на пеньке. Каждый четырнадцатый день из деревни ему доставляли провизию. Лурв питался рыбой и всем, что ему удавалось поймать, — мышами, зайчатами, лягушками. Арону не хотелось знать подробности.
Однажды на пастбище появился Соломон: была его очередь привозить Арону провизию. Они разожгли костер и подогрели глухаря, приготовленного Хельгой. У Соломона с собой был самогон: он собирался остаться на ночь, но Арон отказался от выпивки.
— Я вообще-то не пью, — объяснил он, когда Соломон попытался плеснуть ему горячительного в кофе.
— Именно поэтому ты и должен выпить, Арон! Хоть капельку! Мы же не каждый день вот так сидим вместе в поле перед костром. Давай сюда чашку!
Арон улыбнулся и нехотя протянул руку:
— Умеешь ты уговорить, Соломон…
Они ели и пили, подбрасывая ветки в костер. И Арон, отвыкший от спиртного, быстро захмелел.
— Я спою тебе песню, — внезапно сказал он, поднимаясь на ноги. — Я долго вспоминал ее, но вспомнил не все слова.
И он неожиданно звонким и громким голосом завел длинную переливчатую песню. Арон пел с раскинутыми в стороны руками. Через пару строф ноги тоже начали двигаться — шаг вперед, два шага назад, и даже навеселе Арон правильно делал все движения. Глаза сверкали, в его осанке появилась какая-то новая уверенная гордость.
Соломон, не веря глазам своим, уставился на друга. Несмотря на хмельной туман в голове, он понимал, что видит Арона таким, каким никогда раньше не видел и каким всегда хотел увидеть. И он теперь танцевал перед ним, словно в трансе, вызванном его собственными словами, голосом, шагами.
Когда песня закончилась, Арон опустился на траву. Костер догорел, и только солнце тлело в северном небе.
— Прости, я не привык пить.
— Прости? За что ты просишь прощения? Ты прекрасно поешь! А как танцуешь! Это ты на своем родном языке пел?
Арон нехотя кивнул.
— Я не понял ни слова, но так оно и бывает, во хмелю всегда поешь на своем родном языке, так ведь, Арон? Да не хмурься ты так! — Соломон положил руку ему на затылок и слегка
потрепал. — Слышал, что я говорю? Мне понравилось, как ты поешь!— Хорошо, я рад. Мне самому странно. Обычно я так не делаю.
— А кто сказал, что человек все время должен делать одно и то же? Разве есть такой закон?
Арон поднял на него глаза. Он попытался что-то ответить, но в голове была каша.
— Может, лучше ляжем спать? — предложил он минуту спустя.
В июле, когда скоро уже должна была поспеть морошка, Арон оказался вблизи одинокого хутора, который он видел на карте. С того места, где он разбил стоянку, был виден дым, идущий из трубы в Наттмюрберге. Иногда до него доносилось мычание коров из хлева. Арон подумывал было зайти к хозяевам поздороваться, но не мог придумать подходящей причины. Может, они и живут так уединенно, потому что не хотят, чтобы их тревожили. А от Хельги и Соломона он слышал, что с этими людьми лучше не иметь никаких дел. Там живут только горбатый старик с дочерью, и оба они со странностями.
Но однажды ранним утром внимание Арона привлекла девушка, собиравшая морошку в ложбинке между лесом и болотом. Увидев незнакомку, Арон остановился и замер. Она его не заметила, а Лурв, к счастью, уже убежал к лошадям.
Девушка сидела к Арону спиной. Она собирала ягоды, сидя на корточках и время от времени делая шаг в сторону. Повсюду мигали золотисто-желтые ягодки морошки, и комары и мошки плясали и гудели в воздухе. Девушка не чувствовала на себе взгляда: она была поглощена своим занятием.
Даже сзади видно было, как она молода. У нее были юные руки, округлые плечи и молодые лопатки. Но волосы, видневшиеся из-под платка, почему-то были седыми. Арон осторожно повернул голову, решив, что это солнце давало такой эффект, но, с какой бы стороны он ни смотрел, волосы оставались серебристыми. Странно, подумал Арон и почувствовал внутри себя непонятное волнение. Интересно, кто она? Он почему-то решил, что дочь в Наттмюрберге — это ребенок, ему и в голову не пришло, что это может быть юная девушка. Но кто еще мог собирать ягоды в таком месте? Наверно, это все-таки она.
Ему следовало подойти и поздороваться, но Арон этого не сделал. Он просто стоял с колотящимся в груди сердцем и смотрел на незнакомку. Внезапно девушка разогнулась. Пройдя пару метров вперед, она снова опустилась на корточки. Арон стоял, как пригвожденный к месту. Ему надо подойти к ней, надо что-то сказать, сказать, что он пасет лошадей в этих местах.
Арон шагнул в сторону девушки. Ветка под ногами хрустнула. И в ту же секунду она вскочила и повернулась к нему лицом. Конечно же она услышала его. Арон видел, как на лице ее отразилось изумление — или это был страх? Пару секунд они стояли и смотрели друг на друга.
— Добрый день, — пробормотал Арон. — Я пасу лошадей из Крокмюра…
Она вскрикнула. Короткий резкий вскрик. И бросилась бежать прочь с туеском в руках.
— Нет! — закричал он ей вслед. — Не бойся! Не бойся меня!
Но девушка уже исчезла. Он ее напугал. Она убежала от него так, словно увидела в лесу дикого зверя — волка или медведя.
~~~
Я осталась сидеть на снегу рядом с покойницей.
Глаза у нее открыты. Вокруг сгущается темнота, но ее лицо как будто светится, заставляя меня усомниться в том, что уже слишком поздно.