Серебряная лоза

— Рану очищаю, — ровным голосом ответила Каверза. — Так мы, говоришь, своими руками ухлопали девчонку?

— Будем надеяться, что нет, — угрюмо ответил раненый. — Ну кто их, в самом деле, знает, пернатых этих. Может, крылья у неё всё одно отрастут... дай сюда!

Он вырвал из пальцев Каверзы бутылку, из которой она поливала рану, и сделал несколько больших глотков. Затем поставил бутылку на стол.

— Потерпи, всё уже. Заматываю. Помнишь меня?

Стражник старательно вгляделся. Он прилагал усилия, пока Каверза не рассмеялась. Смех этот звучал невесело.

— Давно виделись, — пояснила она. — Я была не старше Марты. Ты меня привёл в мастерскую к своему другу, чтобы я помогла с мелодией. Сердце они чинили. Конечно, не узнаёшь, а я вот тебя помню.

— Да, лет с тех пор прошло... Я Гундольф, если что.

— Каверза.

— Хитринка.

— Ну, будем знакомы. Не знаю только, надолго ли, вряд ли кто нас отсюда вытащит.

— Выберемся, — уверенно сказала Каверза. — Ох, только бы Марта осталась жива, а то ведь я себя не прощу. Расскажи нам, Гундольф, что творится в мире, а то мы без новостей в последние дни.

Тот помялся немного.

— Что? Да пожалуй, ничего хорошего. Рельсы кой-где разобраны, так что восток от юга и запада отрезан. По телеграфу уже не связаться ни с Бронзовым Ключом, ни со всеми городами Зелёной рощи. В Пограничье — вот оно, к северу от нас — фабрики горят. Простой люд того и гляди сорвётся громить города, а я только из-за этой неразберихи и сумел сюда пролезть по поддельному документу. Ох, боюсь, настаёт конец нового мира.

— Туда ему и дорога, — ответила Каверза. — Так ты на чьей стороне?

— Да я уж сам не знаю, — пробормотал Гундольф. — Пожалуй, на стороне тех, кто мне дорог, как бы глупо ни звучало.

— Но ты не с «Птицами»?

— Нет, сам по себе.

— А документы поддельные где достал?

— Друг один помог.

— Хороший друг, — улыбнулась Каверза. — Послушай, Гундольф, а ты ведь был в городе Пара, когда Грету схватили? Жива она?

Стражник мгновенно помрачнел.

— Была, когда уезжал, — ответил он. — В тюрьме дружок мой, Отто, работает, так я уж упросил, чтобы хоть в его смены бедняжке давали есть и спать. Ну, мне один надёжный человек дал слово, что её вытащит. Надеюсь, получится у него.

И Гундольф повернулся к Хитринке.

— Ты же с Моховых болот, да?

Та кивнула.

— Ты, может, не поверишь, но это и мои родные места. Старики мои, правда, давно уже померли. Так вот мне всё любопытно было, чья ж ты дочь. Всех уже перевспоминал. Ну-ка, скажи, да проверим, угадал ли я.

— А я, может, и сама точно не знаю, чья дочь, — насупилась Хитринка. — Меня бабушка с дедом растили, да и то не уверена уже, родные ли они мне по крови.

— Ну хоть их назови, а?

— Бабушку Завирушкой звали. А у деда смешное имя — Хвост-Хитрец. Сейчас так уже не зовут никого, а раньше бывало. Меня в честь него назвали.

Гундольф вдруг так побледнел, что Хитринка испугалась, как бы не лишился чувств.

— Эй, ты чего? Рана беспокоит? — встревожилась Каверза.

— А почему это ты не знаешь, чья дочь? — странным голосом спросил Гундольф, не обращая внимания на Каверзу.

— Да потому, что меня бросили и никогда больше, ни разу в жизни не навестили, — мрачно пояснила Хитринка. — Я вообще ни мать не видела, ни отца. Об отце слышала только, да и то не знаю, правда ли, или бабка с дедом выдумали, а про мать им вовсе не было известно.

— А лет тебе сколько?

— Четырнадцать осенью. Да к чему эти расспросы?

— Проклятый Ковар! — в отчаянии воскликнул Гундольф, ударив кулаком здоровой руки по столу. — Вот же гад хвостатый, что же он натворил!

— Эй, — угрожающе произнесла Каверза, — осторожнее с этим именем. Ещё что плохое о нём скажешь, не посмотрю, что ты с одной рукой.

— Да что ты понимаешь! Он Грете жизнь сломал. Ещё и мне не во всём сознался, трус такой!

— Давай выкладывай, что знаешь, — сказала Каверза, нахмурясь. — А то любопытно нам.

— О чём тут говорить? Путался он с Гретой за моей спиной. И знал же, что у него права такого нет, и что я люблю её, слышал не раз, но на всё наплевал. На дружбу, на чувства мои, на её честь. Всё растоптал. А сознался, лишь когда они рассорились. Я ещё удивлялся, что ж за ссора-то такая была, что оба жить не хотели, но не мирились. Теперь-то понимаю причину.

Он поглядел на Хитринку.

— Так я не удивлюсь, если Грета и не знала, где ты есть. Может, даже не ведала, что ты жива. Он думал, наверное, что сможет делать ей полукровок да прятать на болоте...

Хлоп! — прервала эту речь пощёчина.

— Мой братишка не такой, слышишь ты? Может, всё так и было, как говоришь, но мысли гнусные ему не приписывай, — зашипела Каверза. — И дочь он спрятал, чтобы защитить, а не по иной причине. А теперь умолкни, или я тебя за дверь вытолкаю!

— Что ж ты дикая такая, — сказал Гундольф, потирая щёку. — А сама-то ты хорошо его знала? Чего ж он историей-то этой с тобой не делился, братишка твой, а?

— Умолкни, говорю, — мрачно повторила хвостатая. — Погляжу, что там снаружи.

И она отошла к узкому окну.

— Так вот почему ты мне там, в доме, Грету напомнила, — задумчиво произнёс страж. — Волосы выкрасила, да? Правильно, но жалко. Такой красивый цвет.

— А какая она, Грета? — осторожно спросила Хитринка.

— Ну как же я тебе объясню, какая? Грета — ну, это Грета. Мы повстречались когда, она чуть постарше тебя была. Светилась, как солнышко, так что прям тепло рядом с ней было. Добрая очень, и не сплетница. Умная. В лавке цветочной работала. А потом Ковар этот проклятый...

Тут Гундольф осторожно покосился на Каверзу, но та глядела в окно и не подала виду, что слышала его.

— Сломал он её. Совсем другой она стала, уж и не улыбнётся, и мыслями всегда где-то далеко. Только с детишками приютскими когда возилась, иногда ненадолго становилась прежней. Но уже как зимнее солнце, знаешь, когда оно ненадолго выглянет из-под плотных облаков, и тепла в нём уже никакого нет. Я бы всё сделал, чтобы это исправить, да я для неё не тот человек.

— Так Ковар, значит, всё-таки мерзавец, — удовлетворённо сказала Хитринка. — Я чувствовала. А то все твердят — хороший, хороший. Хороший бы хоть весточку мне подал!