Серебряная пуля

— И не собираюсь! — отрезал отец. — Так-то ты, Завенягин, помнишь мою доброту? Не ждал я от тебя такой пакости, не ждал…

— О чем речь, Михаил Николаевич?!

— Почему ты хочешь упечь в кутузку моего сына? — Тут отец обличительным, чисто адвокатским жестом ткнул указательным пальцем в мою сторону.

— Это… ваш сын?! — громким трагическим шепотом спросил майор.

— А то кто же. Даже фамилия у него моя. Прочитай в своих бумагах.

— Но я не знал…

— Теперь знаешь! И меня ты знаешь! Так вот, заявляю вполне официально — мой сын не мог совершить преступление. Тем более убить Африкана… извини — Брюсова. Мой сын слеплен из другого теста.

— Но я не подозреваю его в убийстве старика!

— Тогда почему он здесь?

Тут Завенягин несколько смешался и не очень внятно ответил:

— Много непонятного… Я думал с его помощью прояснить ситуацию. По другому делу. Которое, возможно, имеет отношение к убийству Брюсова.

Это же надо — «прояснить ситуацию»! Он думал! Мент — великий мыслитель! Внедряем дедуктивный метод Шерлока Холмса в работу российской милиции! Этот лозунг так и просится, чтобы его повесили на здании СИЗО.

— Прояснил? — жестко спросил отец.

— В общем да… То есть нет! — с отчаянной решимостью признался майор. — Не знаю…

— Ну а ежели не знаешь, — жестко отчеканил отец, — то я своего парня забираю. Есть возражения?

— Возражений нет, — ответил Завенягин и обреченно вздохнул. — И все равно я рад вас видеть, Михаил Николаевич, живым и здоровым. А еще скажу, что я не последняя сволочь, хоть и мент, и никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Долг платежом красен, а я все еще перед вами в долгу.

— Ладно тебе… Валерий. Сочтемся. Но поверь мне: если ты в чем-то подозреваешь моего сына, то идешь по неверному пути. Работай и над другими версиями. До свидания. Удачи тебе.

Они пожали друг другу руки — я бы даже сказал, сердечно, — и мы с отцом наконец покинули стены управления внутренних дел. Уже сидя в отцовском «ниссане», я спросил:

— Какую услугу ты оказал Завенягину?

— Личную! — отрезал отец. — Об этом распространяться не стоит. Если Валерий когда-нибудь сам тебе расскажет, тогда другое дело. По мнению его начальства, он очень толковый опер. И юристом был бы замечательным. Валера башковитый парень. Ему светила вполне приличная карьера в сфере гражданского законодательства, большие деньги, но он решил податься в уголовный розыск. Ты помнишь, я некоторое время преподавал на юрфаке нашего университета. Как раз тогда учился и Завенягин. Это пока все, что тебе положено знать.

— Негусто.

— Уж извини. Юридическая тайна сродни врачебной. Вообще-то зря, что ты не захотел поступать в университет. Ох зря. Был бы сейчас человеком. Но ты предпочел надеть на себя воинскую форму и пойти на войну. Наверное, для того, чтобы нам с матерью жизнь медом не казалась. А теперь вот в безработных числишься.

— Не тянул я, па, на универ. В школе учился неважно, хорошо, хоть техникум осилил.

— А все потому, что спорт у тебя был на первом месте. На кой ляд тебе нужны были самбо, джиу-джитсу? И что там еще — чем ты только не занимался. Учебу забросил, а знаменитым — или хотя бы известным — бойцом так и не стал. Потому что ленивый и нецелеустремленный.

— Кто бы меня критиковал… Па, я ведь твое произведение. Так что пеняй сам на себя.

— Пеняю… — буркнул отец и заложил такой крутой вираж, что шины задымились.

Похоже, батя начал злиться. Но в расстроенных чувствах он пребывал недолго. Спустя минуту отец спросил:

— Так что там стряслось? Почему Завенягин вцепился в тебя мертвой хваткой? Выкладывай все без утайки. Вдруг ты и впрямь сильно набедокурил, а разбираться в этом деле и защищать тебя все равно придется мне.

Я набрал побольше воздуха в грудь, словно собирался нырнуть на глубину, и начал рассказывать.

Глава 9 Похищенный

Никогда не выступал в роли распорядителя траурных мероприятий. Оказывается, это очень непростое, хлопотное и суматошное дело. Хорошо хоть, мне подсказали (в последний момент), что нужно обратиться в похоронную контору. Правда, сукины дети, представители старины Харона на этом свете, вытащили из меня столько бабок, что я мог бы прожить на них целых полгода.

С выдачей тела Африкана для погребения мне помог Завенягин. Это оказалось непростой задачей, ведь шло следствие, и покойник был вроде вещдока. После визита отца в ментовку майор стал со мной очень предупредительным и старался держаться на дружеской ноге. Интересно, в какую бяку он влип, если по истечении стольких лет все еще испытывает к бате благодарность? По моим наблюдениям, это чувство менее всего присуще человеческой натуре. А нередко бывает и с точностью до наоборот: благодетеля ненавидят, словно самого злейшего врага.

Как бы там ни было, но в пятницу (лишь потом я допер, что тринадцатого числа; сначала мне было не до того — я торопился побыстрее оформить разные бумаги, в том числе и те, что касались наследства, и предать тело старика земле) во главе изрядно поредевшего за долгие годы взвода старушек из нашего дома (их еле набралось на два отделения) я прошествовал в траурной процессии к старому городскому кладбищу. Оно было недалеко от нашего дома, поэтому катафалк не понадобился — гроб несли четверо дюжих молодцев. На этом кладбище уже давно никого не хоронили (я подразумеваю, никого из «простых» граждан), но оказалось, что весьма предусмотрительный Африкан давным-давно прикупил себе местечко для вечного упокоения и построил там… склеп!

Должен сказать, что у меня вышла одна досадная накладка. Старушки посоветовали для отпевания Африкана пригласить батюшку Иринея. Он был очень старым и самым уважаемым священником нашего прихода. Ириней встретил меня доброжелательно, но когда я сказал, КОГО ему предстоит отпевать, лицо батюшки вдруг потемнело, он сгорбился и, не глядя на меня, резко сказал: «Нет!» Я спросил: почему?! Ириней уклонился от ответа, лишь сказал: «Добрый ты человек. Спаси тебя Господь», перекрестил и ушел в свои покои.

Но самое интересное — я почему-то даже не удивился. Меня уже так задолбали разные непонятки, связанные с именем Африкана, что я в конце концов плюнул на все и перестал обращать на них внимание. Тем более что старик оставил мне не только квартиру, но и кучу деньжищ — пять миллионов рублей. На счетах у него было значительно больше денег, однако все остальное он завещал «сиротскому приюту» (так было написано в завещании) — детскому дому по улице Брюсова.

Оказалось, что в нашем городе есть и такая улица. Она существовала и до революции. Но самое удивительное — ее не стали переименовывать. А ведь названа она была не в честь знаменитого поэта, мэтра символизма, а в знак признания больших заслуг перед его императорским величеством генерал-майора жандармерии Брюсова, известного душителя гражданских свобод, преследовавшего революционеров всех мастей и оттенков со свирепостью инквизитора.

Наверное, не очень грамотные большевики поначалу не разобрались, кто есть кто, а потом оставили все как есть, благо город начал быстро строиться и новых улиц появилось столько, что пролетарских и вообще известных и почитаемых новой властью фамилий для их наименования просто не стало хватать. Вот и стали называть улицы 1-я, 2-я, 3-я (и так далее) Заводская или Коммунистическая.

День выдался славный. Для похорон Африкана. (Его все-таки отпел какой-то замухрышистый поп из молодых, от которого за версту разило сивухой; взял он за свои труды по-божески, совсем немного.) Всю ночь громыхала гроза, но что удивительно, ни одна капля дождя на землю не упала. А когда рассвело, небо закрыли мрачные тучи, которые висели так низко над городом, что едва не касались высотных домов. В общем, было немного жутковато. Тем более что с самого утра грязно-серое небо начало извергать из своих клубящихся глубин полчища ворон. Люди почему-то их не замечали, но я-то видел и понимал, почему творятся такие чудеса.