Серебряная рука

Третий выстрел попадает в цель. Многие лодки разбиты. Моряки-берберы стараются как можно дальше уйти от разбитых лодок и тащат на канатах более медлительные лодки морисков, пока огибают мыс, за которым скрываются около двух десятков галиотов, отважно вошедших в зону рифов, недоступную для обычных военных судов.

Шлюпы берберов переправляют на борт морисков и возвращаются назад, на помощь лодкам, оставшимся в зоне прострела.

Четвертый залп уже не причиняет большого вреда. Перевертываются всего две лодки, скорее, из-за неосторожных движений сидящих в них испуганных людей.

Пятый залп попадает в обломки. Но есть новые жертвы среди тех несчастных, которые, цепляясь за разбитые доски, ждут спасения.

Шлюп Хасана и еще две лодки вновь отваливают от мыса, пользуясь паузой между залпами. Гребцы шарят веслами в поисках оставшихся в живых и, ориентируясь на крики и стоны, втаскивают на борт столько пострадавших, сколько могут вместить их суденышки, а остальным просто бросают веревки и тянут за собой.

Шестой залп запаздывает, есть надежда, что выстрелы прекратятся, но молчание пушек обманчиво, не следует слишком рассчитывать на него. Они все еще находятся у самого вражеского порога: враг обманут, но теперь уже полностью осознал происшедшее.

Раздается одиночный залп. Нужно срочно возвращаться. Раис все еще мешкает, продолжая искать уцелевших среди обломков разбитых лодок. Он слышит стон, оборачивается, но, видя вокруг только мертвые тела и все те же обломки, подтягивает веслом несколько проплывающих мимо трупов: кажется, один из них еще дышит. Совсем мальчик, он весь в крови. Хасан втаскивает его на борт. С адмиральского судна раздается сигнал о готовности к отплытию. Лодки берберов уже установлены в своих отсеках, остальные оставлены на мелководье. Если испанцы захотят вернуть свои суда, им придется хорошенько поработать, чтобы привести их в порядок после того, как они потанцуют на волнах и постукаются о выступы скал.

На галиотах снова царит возбуждение, слышится плач. Одни оплакивают мертвых, другие хотят остаться, чтобы искать их, похоронить, сказать последнее прости. А есть и такие, которые, едва прекратились выстрелы, подумали об акулах и уже готовы предпочесть опасной свободе на море кажущуюся безопасность лесного мыса. Люди поднимались на борт в спешке, не было времени объединять родственников, семьи — и снова крики. Эти мориски не самые благодарные гости. Но раз уж они на борту, надо их успокоить.

Солнце поднимается над горизонтом, когда флотилия, снявшись с якоря, направляется в Алжир.

Сторожевая крепость возобновляет обстрел, но почти сразу же наступает тишина. Взгляды часовых прикованы к цепочке судов, которые, воспользовавшись свежим морским бризом, дерзко распускают паруса прямо у них на глазах.

С последнего галиота доносится голос муэдзина, который встречает молитвой наступившее утро.

4

Днем испанский берег превращается в далекую зеленую полоску. Гребут все по очереди, и, хотя мориски не сведущи в морском деле, они сильны и готовы учиться. Не хватает им только дисциплины. Правда, нетерпимость к любого рода запретам отчасти помогла им спастись: многие из тех, кто бросился в море, когда надо было освободить лодки, научились плавать в темные, безлунные ночи, нарушая строгий запрет своих прежних хозяев.

Вокруг нет больше никаких военных портов, но в любом случае галиоты хорошо подготовлены к защите, даже несмотря на то что лишний вес сковывает их обычную маневренность и подвижность. Лишь окончательно убедившись, что их не преследуют, Хасан подводит общий итог сражения и человеческих потерь. Раис не доволен тем, как прошла операция, обстрела из форта можно было избежать, однако в целом результат неплохой. Пожалуй, даже хороший.

Все спокойно. Можно позволить себе немного расслабиться и отдохнуть. Хасан растягивается на носу корабля — это его любимое место еще с тех пор, как в детстве сопровождал Хайраддина в его рискованных и опасных путешествиях. Убаюканный равномерным покачиванием, он впадает в приятное забытье, хотя настоящий сон не приходит.

Поднимается попутный ветер, обещая быстрое и удачное плавание. Хасан торопится вернуться в Алжир, где он оставил все дела на попечение Совета. Хайраддин в Тунисе, и у него там много проблем. Город был захвачен недавно, обстановка неспокойная, а от испанцев можно ждать чего угодно. На этот раз не один Комарес готовится к сражению, вместе с ним будет и флот под командованием Андреа Дориа, а вскоре прибудет и император, который уже собирает войско для осады. Тунис сейчас словно вулкан.

Ветер усиливается, нужно сменить паруса, но Хасан продолжает лежать. Ему даже не надо открывать глаза — у него прекрасные гребцы и матросы. Он знает, как они работают.

Моряки еще возбуждены от недавно пережитой опасности и играют с ветром и морем. Людям Краснобородых всегда нравилось подшучивать над испанцами, так же как Аруджу, так же как Хайраддину, несмотря на его степенный и строгий вид. Еще до Туниса он в память о Бабе сыграл много злых шуток на итальянском побережье, от Неаполя и дальше вниз, захватив во владениях Карла Габсбургского множество пленников, товаров и дукатов.

Хасану хотелось бы встретить Аруджа по возвращении. Хотелось бы даже услышать его яростные окрики, Хасану очень не хватало отца. Не хватало его великолепного неистовства, никогда не оставлявшего места для скуки. Баба почти всегда всем перечил, это заставляло его собеседников отстаивать и защищать собственное мнение. С тех пор как Арудж-Баба погиб, Хасан понял, что бейлербей только того и желал, чтобы его в чем-то убедили. Не соглашаясь с другими, Арудж вынуждал их думать и доказывать свою правоту. Будучи от природы ленивым, он нашел способ заставлять других думать за себя. Во всяком случае, те, кто имел смелость настаивать и спорить, получали огромное удовольствие, когда после презрительных фырканий, криков, уверток и капризов Арудж в конце концов шел на попятный и сдавался. Это было все равно что укротить дикого зверя.

Были случаи, когда Баба делал вид, будто соглашается сразу, чтобы потом иметь удовольствие все опровергнуть и неожиданно выиграть спор в самом конце, когда казалось, что он уже вне игры. Так, уже мертвым, он посрамил своего врага Комареса, у которого всегда выигрывал, пока был жив.

Баба убили в сражении, это верно, но теперь пришел его черед отомстить. Маркизу де Комаресу было мало, что Арудж-Баба остался без головы. Он хотел еще надругаться над ним и, как известно, с этой целью повесил чудесный малиновый плащ Краснобородого на плечи Св. Варфоломея в одной из новых церквей маркизы, а легендарную голову Аруджа спрятал в футляр из стекла и железа, который установил у ног святого. Сопутствующая же надпись ясно и недвусмысленно гласит, что это останки поверженного демона, хранящиеся здесь в доказательство его гибели и во славу его победителя. Однако толпы верующих, которые приходят в праздничные дни, чтобы полюбоваться на алтарь Св. Варфоломея, восхищаются великолепной мантией и огненно-рыжей бородой, которую даже смерть и время не смогли лишить ее поразительного цвета. Никто не вспоминает о победителе Комаресе, на устах у всех имя Аруджа, и легенда о нем только крепнет. Хасан готов биться об заклад, что, где бы теперь ни находился его отец Баба, он этим обстоятельством похваляется, гордится и получает истинное удовольствие. Сколько раз Хасан планировал набег на церковь Шарлотты-Бартоломеа, чтобы выкрасть бороду и плащ Краснобородого, и столько же раз приходил к выводу, что Баба предпочел бы оставить их в алтаре, продолжая и дальше выводить из себя маркиза, вместо того чтобы возвращаться в Алжир по частям, в виде жалких останков.

Кроме того, Шарлотта-Бартоломеа под предлогом, будто Св. Варфоломей, ее покровитель, украшает его статую, а следовательно, и останки Аруджа венками из цветов. Это тоже, должно быть, доставляет большое удовольствие Бабе, если мертвые ведают о делах живых и если он, как и прежде, любит посмеяться.

Дует попутный ветер, корабли равномерно покачиваются на волнах, Хасан все так же лежит на палубе, и мысли его продолжают блуждать, потому что сон так и не приходит.

С тех пор как умер Баба и уехала Анна де Браес дворец поскучнел.

Кто знает, не разучилась ли Анна смеяться, сохранила ли свою привычку вздергивать подбородок, глубоко вздыхать и с равнодушным видом озираться по сторонам, когда сердится, волнуется или собирается заплакать, но не хочет, чтобы это заметили. Теперь Анна, наверно, больше не плачет, ведь она, должно быть, стала совсем взрослая.

Он велит себе гнать прочь эти мысли. Человека посещает столько мыслей, в душе живет столько воспоминаний, столько различных чувств, что, казалось бы, вполне можно прогнать одну из них, не рискуя ощутить пустоту. Однако, изгнав мысли и воспоминания об Анне де Браес, Хасан ощущает в душе огромную черную пустоту. А если разрешить этим мыслям вернуться, они все равно будут его тревожить, тогда как другие воспоминания и чувства могут задерживаться, уходить и приходить так, что он их даже не замечает.