Серебряная свадьба

Морин пробежала письмо, почти не глядя. Эта серебряная свадьба слишком мелкое событие по сравнению с тем, что свершалось в ее собственной жизни. Она не намерена сейчас думать о том, примет ли это приглашение.

Оказалось, что ее отец проживает в комфортабельном пансионате. Морин поняла, что Бернард Джеймс Бэрри вернулся из колоний человеком не бедным. В Хитроу она взяла напрокат машину и направилась по адресу, который дал ей отец.

Из предосторожности она заранее позвонила в пансионат, чтобы посоветоваться, не будет ли ее визит слишком утомительным для отца, который, по его собственным словам, страдал суставным ревматизмом и совсем недавно перенес легкий сердечный приступ.

Ей сообщили, что ее отец прекрасно себя чувствует и ждет-не дождется ее приезда.

На нем был блейзер и тщательно завязанный шарфик; слегка загорелый, с седой шевелюрой, тросточкой и медленным шагом, он выглядел джентльменом до кончиков ногтей — такого мужчину ее мать была бы рада видеть среди своих гостей в Дублине. От его улыбки разрывалось сердце.

— Морин, у меня тут есть справочник Эгона Ронея, [12] — сказал он после того, как они поцеловались. — Я подумал, надо бы отметить нашу встречу визитом в какой-нибудь ресторан.

12

Имеется в виду один из выпусков знаменитого путеводителя по гостиницам и ресторанам Великобритании и Ирландии.

— Ты, Берни, свой парень, — улыбнулась она.

И он действительно оказался «своим парнем». Не было никаких извинений, никаких оправданий. Жизнь состояла из огромного числа разных возможностей и путей к счастью; он не жалел, что его дочь Кэтрин пошла своим путем, и не винил Софи в том, что она искала счастье в престиже. Просто это было не для него.

O Морин он знал все, никогда не упускал ее из виду, пока не умер Кевин О'Хаган. Он писал Кевину в его клуб и в этих письмах расспрашивал о своей девочке. Отец показал Морин собранный им альбом вырезок из газет, где шла речь о ее магазинах, и фотографий из светских журналов, где Морин была запечатлена на таком-то танцевальном вечере или таком-то приеме. Здесь же были снимки Морин вместе с Дейрдрой О'Хаган, в том числе и свадебное фото с Морин в качестве подружки невесты.

— Они в этом году справляют серебряную годовщину, представляешь?

Морин поморщилась при виде свадебных нарядов 60-го года — им явно недоставало изящества. Как они могли быть так невежественны, неужели вкус в одежде у нее развился лишь много времени спустя?

Мистер О'Хаган писал регулярно. О смерти друга Бернард Бэрри узнал, только когда его письмо вернули из клуба вместе с запиской. Между друзьями было уговорено, что мистер О'Хаган не оставит у себя в доме никаких следов их переписки: Бернард Бэрри должен был считаться умершим.

Морин и Берни разговаривали легко и непринужденно, будто старые друзья, у которых так много общего.

— У тебя была какая-нибудь большая любовь, от которой тебе пришлось отказаться? — поинтересовался он, смакуя коньяк. В свои семьдесят он чувствовал себя вправе на эту небольшую роскошь.

— Да нет, не то чтобы большая… — неуверенно выговорила она.

— Но что-то такое, что могло бы вырасти в большую любовь.

— Тогда я так и думала, но ошибалась. Ничего бы из этого не вышло. Мы бы только связали друг друга по рукам и ногам, слишком уж мы были разные. Наш брак во многих отношениях был немыслимым.

Морин знала, что произносит эти слова тоном своей матери.

Ей оказалось совсем нетрудно рассказать этому человеку о Фрэнке Куигли, о том, как она любила его в двадцать лет, любила с такой силой, что думала, сердце у нее вот-вот выпрыгнет из груди. И слова эти давались ей совершенно свободно, хотя никогда еще она не произносила их вслух.

Она рассказала, как тем летом они занимались с Фрэнком всем-всем, только не спали друг с другом, и удержал ее не обычный страх забеременеть, как любую другую девушку, просто она знала, что не должна заходить дальше, потому что он все равно никогда не впишется в ее жизнь.

— Ты сама в это верила или так говорила Софи? В его мягком голосе не было ни тени упрека.

— Я верила, верила безусловно. Я считала, что есть два сорта людей, «мы» и «они». И Фрэнк Куигли точно относился к «ним». И Десмонд Дойл тоже. Правда, Дейрдре О'Хаган как-то удалось выпутаться из этих сетей. Помню, на свадьбе мы все делали вид, что родственники Десмонда явились из какого-то имения на западе Ирландии, а не из жалкой фермерской хибары.

— Полностью выпутаться ей все же не удалось, — сказал отец Морин.

— Ты хочешь сказать, мистер О'Хаган тебе об этом писал?

— Да, кое-что. Думаю, я для него был как бы посторонним человеком, с которым можно говорить обо всем просто потому, что он всегда останется в стороне.

Морин рассказала, как Фрзнк Куигли без приглашения явился на церемонию вручения дипломов. Как он, стоя в глубине зала, гикнул и завопил «Ого-ro!», когда она пошла получать свой диплом.

А потом он пришел к ним домой. Это было ужасно!

— Софи не выставила его?

— Нет, ты же знаешь маму… Ну, может, и не знаешь, но она бы никогда так не сделала. Нет, она убила его своей доброжелательностью, она была само радушие… «А кстати, Фрэнк, скажите-ка, когда мы с покойным мужем были в Уэстпорте, мы там случайно не встречались с вашими родными?» В общем, ты понимаешь.

— Понимаю, — проговорил Берни печально.

— А Фрэнк вел себя все хуже и хуже. Своим безукоризненным обращением мама, казалось, только подливала масла в огонь, а он, будто назло, становился все развязнее. За ужином вытащил расческу и стал причесываться, разглядывая себя в зеркале серванта. И кофе размешивал так, что я думала, чашка вот-вот треснет. Я убить его была готова! И себя тоже — за то, что мне не все равно, что я не могу смотреть на это спокойно.

— А как реагировала твоя мать?

— О, она только приговаривала: «Фрэнк, может быть, вам еще сахару? Или вы предпочли бы чай?» Все в таком роде, понимаешь, ужасно вежливо и как будто все в порядке, ни намека на то, что он ведет себя неприлично.

— А потом?

— А потом она смеялась. Говорила, что он очень мил, и смеялась… И я отказалась от него, — продолжала Морин после недолгого молчания. — Нельзя сказать, что она вышвырнула его за дверь. Нет, она никогда не отказывала ему от дома, время от времени даже справлялась о нем, посмеиваясь, как будто мы по ошибке пригласили на ужин нашего садовника Джимми Хейза. И я смирилась, потому что была согласна с ней, с ее взглядом на жизнь.

— И пожалела об этом?

— Не сразу. Он ругал меня последними словами, мой выпендреж, мол, у него в печенках сидит, он так отчаянно сквернословил, что только подтверждал мамину правоту, нашу правоту. Грозился, что еще покажет мне, что когда-нибудь его будут принимать в лучших домах, и мы с матерью, этой спесивой старой каргой, еще пожалеем, что не привечали его в нашем дерьмовом доме. Вот так он выражался.

— Это он от обиды, — посочувствовал отец.

— Да, естественно. И конечно, он добился всего, о чем мечтал, а Дейрдра О'Хаган вышла за его лучшего друга, такого же необразованного и невоспитанного… В общем, он оказался прав. Он дождался своего часа.