Серебряная свадьба
Шрифт:
С а м а р и н (кричит у окна). Смотрите! Смотрите!.. Что это с ним?
Р у р у а. Споткнулся!
К а ш т а н о в. Плохо, наверно? Пройдет…
С а м а р и н (кричит). Миша… Упал! Миша…
Л я т о ш и н с к и й. Врач. Синилкин бежит…
Выбегает из комнаты, за ним остальные… Остается один Серебренников. Потрясенный, затравленный событиями. Пытающийся взять себя в руки. По селектору идет радиотелефонный бесконечный разговор с пароходством, с крайкомом. Серебренников выключает селектор. Пауза. Одиночество. Входит С и н и л к и н. У него неестественно спокойное лицо.
С и н и л к и н.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (пауза, еле слышно). Распорядитесь.
С и н и л к и н (кладет ключи, документы на стол перед Серебренниковым). Распоряжайтесь сами. Я ухожу.
С е р е б р е н н и к о в (потрясенный, боясь остаться один). Мальчишка! Пятидесяти не стукнуло…
С и н и л к и н (у двери, спокойно). Как сказала бы моя бабушка… будьте вы прокляты… Николай Леонтьевич! (Уходит.)
Серебренников один в большом, пустом кабинете. Пытается встать, потом ему это удается. Он поднимает одну телефонную трубку, другую. Снова кладет. Потом включает селектор. Оттуда неожиданно громко, взрывом раздается счастливый, хрипловатый, почти юный голос Трояна.
Г о л о с Т р о я н а. Здесь капитан Троян. Михаил Иванович? Вы слышите меня? «Челюскинец» не только на плаву, но уже работают две машины. Пожар потушен! Можем идти своим ходом! Спасибо за доверие, Михаил Иванович. Люди показали себя с героической стороны! Вы слышите меня, Михаил Иванович?.. Мы можем идти своим ходом!
Серебренников слушает Трояна, но не отвечает. У него взгляд раненой старой птицы. Он не замечает, как в кабинет вошли С а м а р и н, Л о м о в а, К а ш т а н о в, Л я т о ш и н с к и й, Р у р у а. Они молча стоят у дверей и внимательно смотрят на него. Серебренников поднимает глаза, обводит всех долгим оценивающим взглядом и понимает… многое. Потом Серебренников медленно, с усилием встает. Несколько мгновений стоит в задумчивости, потом выходит из-за стола, проводит рукой по его зеленому сукну и, опустив голову, не глядя ни на кого, уходит из крайкома. Навсегда.
Михаил Иванович… Вы слышите меня… Через три дня мы будем дома.
М е д л е н н о и д е т з а н а в е с
СЕРЕБРЯНАЯ СВАДЬБА
Драма в двух действиях
В а ж н о в П а в е л Р о м а н о в и ч, 59 лет.
Л и д и я В а с и л ь е в н а — его жена, 45 лет.
У с т и н ь я К а р п о в н а — его мать, 82 года.
С и р ы й В а с и л и й В а с и л ь е в и ч — отец Лидии, 65 лет.
Г о л о щ а п о в К р о н и д З а х а р о в и ч, 59 лет.
К а л е р и я Ф е д о р о в н а — его жена, 51 год.
Т о н я, 19 лет.
А г л а я — ее мать, 36 лет.
Г е й А л е к с а н д р И л ь и ч, 33 года.
В ы б о р н о в Г е н н а д и й Г е о р г и е в и ч, 64 года.
М а р и я И в а н о в н а — мать Выборнова.
Действие происходит в наши дни в старинном дальнем русском крае.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
В начале марта, когда уже должна была начинаться весна, налетел циклон, обрушился лавиной снега, бешеным ветром. Порвал провода по всему району, снова схватил льдом реки…
Непогода пробушевала неделю, ушла куда-то дальше, на восток… Не сразу, но починились да прибрались в районе. «Подбила бабки» районная комиссия по борьбе со стихией.
Руководитель района Павел Романович Важнов решил, что людям нужен отдых. И ему тоже. Всплыла в памяти дата, вроде бы забытая в дни бурь и бедствий, — серебряная свадьба!
Двадцатипятилетие супружеской жизни с Лидией Васильевной праздновали дома, в узком кругу.
Дом Павла Романовича не какой-нибудь скороспелый коттедж, а «под старину» — лиственничный. Строили его по собственноручно вычерченному Павлом Романовичем проекту. По его личной фантазии и давним воспоминаниям об оставшейся где-то жизни. Комнат в доме получилось много, но все они то ли проходные, то ли смежные. Центром дома был кабинет Павла Романовича. С грамотами под стеклами, с наборами подарочных камней, с привезенным из ГДР бюстом Ленина из красного дерева, с бронзовой статуэткой металлурга за работой. С полированной мебелью… С ковром. И двумя телефонами — городским и негородским.
В самой большой комнате, как положено, накрывают праздничный стол. В комнате справа около телевизора, как всегда, отдыхают, любуясь фигурным катанием. Там сегодня первенствовала К а л е р и я Ф е д о р о в н а, жена Голощапова. Л и д и я В а с и л ь е в н а, хозяйка дома, естественно, появлялась то тут, то там.
Ее отца, В а с и л и я В а с и л ь е в и ч а С и р о г о, с трудом дозвались из дальнего колхоза имени Суворова, где он председательствует. Человек с дороги устал, сморило человека после встречи с зятем. Он хоть и видит телевизор, но что там происходит, понимает неотчетливо. В кухне хозяйничает У с т и н ь я К а р п о в н а; старуха она дородная, вот только с ногами у нее неважно. А л е к с а н д р И л ь и ч Г е й помогает ей лепить пельмени. Он в фартучке, с закатанными по локоть рукавами рубашки `a la play boy, синеглазый, белозубый, не молодой, но лихой и стройный. Старуха чувствует себя при нем не в своей тарелке, но все-таки не одна! Веселее…
А в кабинете сидит торжественный, задумчивый П а в е л Р о м а н о в и ч. Если б не белая крахмальная рубашка с галстуком — она у него вроде униформы на все случаи жизни, как и ондатровая шапка, которую он носит до самого апреля, — можно было бы принять его за простого механизатора, за захудалого председателя. А то и просто за пьяницу у пришоссейного шалмана. Но это ошибка! Павел Романович вообще не пьет. Есть у него такая особенность. Люди в этом доме привыкли, чтобы к ним прислушивались, поэтому зря не напрягаются, берегут слово. И женщины — тоже. Играет музыка, во всех комнатах говорят одновременно. Один разговор как бы наплывает на другой.
На сцене полутьма, в луче прожектора старая женщина. Это мать Выборнова — М а р и я И в а н о в н а.
М а р и я И в а н о в н а. Геннадий! Гена! Страшно мне за тебя!.. Слова сказать не с кем… Лежу, а в голове все одно, все одно!.. Как странно память устроена! Что было давно, помнишь, а что вчера, забывается. Помню, как школу открывали… Я в красной косынке, учу бородатых мужиков грамоте: «Мы не рабы, рабы не мы!» А теперь вокруг нас все по-другому. Никто никого не слышит. Все о себе, все о себе! Неужели ты такой стал?! Страшно, Гена! Как вы живете?! О совести, о душе забыли! Опомнитесь! Ведь это мать тебе говорит.