Серебряное время (сборник)
Шрифт:
У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:
– Иван Яковлевич, ну что это… Скажите, что все это неправда… Померещилось, приснилось…
Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью.
– Вы что, с ума посходили? – спросил он. – Чего вы от меня хотите?
– Чего я хочу? – закричал Андрей сумасшедшим голосом. – Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил… не позорил звания ученого!
Он
Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракийскую не с научной целью, а… Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп…
– А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, – уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. – Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии… Нет! Все мало… Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи…
– Сколько вы собирались запросить с Лувра? – сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито.
Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.
– Ну, сколько? – повторил Виктор. – Десять тысяч?
– А чего ты спрашиваешь? – вскричал Андрей. – Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит.
Жан-Жак прокашлялся.
– Горшенин, – обратился он к Виктору, странно усмехаясь. – Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно. Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму…
– Сколько? – осведомился Виктор в третий раз.
– Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота… Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то… я готов щедро, очень щедро…
– Конкретно, – сказал Виктор. – Сколько вы нам отвалите?
Я ничего не понимал. Андрей изумленно таращил глаза на Виктора.
– Ну, скажем, половину. – Жан-Жак почесал подбородок. – Пятьдесят тысяч франков…
– Наполеондорами?
– Называйте, как хотите. До первой мировой войны золотые монеты были еще в обращении, я проверил. Вы будете обеспечены на всю жизнь.
– Подходяще. Что ж, я согласен.
– Виктор! – взревел Андрей.
– Погоди. – Виктор, прищурясь, в упор разглядывал Жан-Жака. – Но с одним условием, Иван Яковлевич. Мы вас оставим там, в одиннадцатом году. А из тех шестнадцати с осьмушкой килограммов, которые вы нам дадите, мы отольем золотую плевательницу с вашим барельефом и установим ее у входа в институт – в назидание, так сказать.
– Позвольте! – У Жан-Жака глаза побелели от злости. – Это уже слишком!
– А грабить музеи – не слишком?
– Почему грабить? Мы возьмем с капа… с капиталистов! И кроме того, этих людей давно уже нет на свете…
– Не понимаю, почему вы упрямитесь, Иван Яковлевич? – спросил Виктор почти ласково. – Вам будет там хорошо. Купите себе это… цилиндр. Станете изобретать телевидение, пенициллин, нейлон – разбогатеете как не знаю кто. Политикой займетесь. В католики запишетесь. Чего доброго, в премьер-министры выбьетесь. А мы вас будем навещать. Не часто, конечно, но будем. Ну?
– Как вы смеете! – закричал Жан-Жак,
его белое лицо и желтые волосы были мокры от пота. – Да если бы я хотел украсть, то просто съездил бы лет на сто назад и… м-м… экспроприировал ценности губернского казначейства в нашем же городе…Я подумал, что это вполне логично. Действительно, губернское казначейство – куда проще. Да и к тому же Рыжов в роли гангстера…
– Слишком просто для вас! – орал Андрей. – Вы человек с размахом!
– Не имеете права! Я вас… Я хотел вас проверить!
В общем, поднялся такой шум, что я чуть не оглох. Они все трое дико кричали друг на друга. Виктор требовал, чтобы Жан-Жака высадили в одиннадцатом году. Андрей хотел привезти его обратно, чтобы предать общественному суду. А Жан-Жак, тоже разъяренный, обвинял их в хулиганстве.
Наконец они угомонились. Некоторое время в рубке было совсем тихо. Мне не хотелось вмешиваться в их дела, я только напомнил о своей просьбе: если можно, слетать ненадолго в Древнюю Грецию, на остров Самофракию. Жан-Жак махнул рукой и устало закрыл глаза.
Виктор принялся перестраивать путевую программу, а Андрей вытащил стопку карт, отыскал нужную и определил координаты Самофракии, или, по-современному, Самотраки.
– 40ь3О' северной широты, 25ь3О' восточной долготы, – сказал он. – Даю команду на рули.
Все-таки удивительная машина СВП-7! Время со скоростью двухсот миллионов часов в час неслось за бортом, огражденным защитной зоной нуль-времени. Я бы сказал, со скоростью мечты… И ведь никто со стороны не может увидеть машину. Вихрь, дерзкий взлет человеческого гения…
Не знаю почему, в памяти всплыли строки Луговского:
В небе древний клич уходящих стай, Проплывает путь, за верстой верста.
Сердце птичье томит даль безумная, Пелена морей многошумная…
Я не птица, но и я вдруг ощутил, как это удивительно верно: сердце томит даль безумная… Нет, не могу выразить даже приблизительно свое ощущение полета во времени…
– Ребята, – сказал я, – я преклоняюсь перед вами. Вы победили время. Помните древнейшего бога греческих мифов? Хронос – так его звали. Хронос – олицетворение времени. Ужасный, жестокий Хронос пожирал своих детей. Его сестра – жена Рея спасла Зевса, обманув Хроноса и подав ему вместо Зевса камень. А когда Зевс вырос, он восстал против Хроноса, заставил его извергнуть пожранных детей – новых богов и бросил его в Тартар. Время пожирало людей и события, но вы, ребята, победили его. Вы – новые боги, титаноборцы!
Я хотел им еще сказать, что Хроноса изображали с косой и серпом в руках и с ребенком в зубах, что римляне называли его Сатурном, но побоялся, как бы Андрей не поднял на смех мою восторженность. У него способность портить мне настроение.
Но Андрей ничего не ответил. Он и Виктор что-то делали у пульта – очевидно, мы приближались к цели.
– Замедляю, – сказал Виктор. – Андрюша, поднимись на три тысячи метров, уточнимся визуально.
Андрей тронул клавиатуру блока пространства. И вдруг – я чуть не вскрикнул от удивления и восторга – на внезапно вспыхнувшем экране возникла глубокая синь Эгейского моря. Слева показались ярко освещенные солнцем скалистые, изрезанные берега далекого острова.