Серебряный леопард

– Леди Розамунда! Клянусь святым распятием, это леди Розамунда!

Она негромко ахнула и тотчас же прижала кончики пальцев к губам. Сибилла смотрела на происходящее без всякого выражения во взгляде.

К величайшему удивлению Эдмунда де Монтгомери, ломбардец бросился к нему с радостным ревом:

– Видит Бог, это мой доблестный победитель из Сан-Северино! Приветствую!

Изрядно озадаченный, Эдмунд пожал протянутую руку своего бывшего противника. Затем проговорил:

– Добро пожаловать в Константинополь, сэр Дрого.

Множество смутных догадок промелькнули в голове у Эдмунда. Если учесть столь сердечное приветствие от потерпевшего поражение противника, возможно ли, что именно он подослал в Сан-Северино того оруженосца? Наверное, уже в сотый раз Эдмунд вспоминал события того незабываемого вечера. Почему сэр Хью явился вооруженным в комнату Розамунды? Этот вопрос не давал ему покоя. Любопытно также и то, что оруженосец не хотел назвать себя. Эдмунд всматривался в красивое и жестокое лицо Дрого, тщетно пытаясь обнаружить в нем признаки коварства.

– Когда я узнал, что вы поклялись идти в поход с герцогом Боэмундом, – говорил, посмеиваясь, синьор из Четраро, – я сказал, что поступил бы точно так же, но я сгорал от нетерпения и отправился с тем, кто уже находился в пути. Поэтому мой вымпел следует за знаменами Хью Вермандуа…

Дрого говорил, а его темно-синие глаза внимательно разглядывали византийских дам, вернее, их драгоценности и пышные платья, а затем остановились на высокой фигуре Розамунды. Зубы Дрого сверкнули белизной.

– Я в восторге, милорд! Счастлив видеть, что очаровательная леди Розамунда решила сопровождать вас. Полагаю, – добавил он, понизив голос, – что вы окажете мне честь и вновь представите вашей сестре. Мне хотелось бы поправить дело. Я имею в виду недостаточную любезность с моей стороны в прошлом.

Эдмунд колебался, не зная, что и думать. Действительно ли Вепрь изменил свое отношение к нему? И все-таки какую роль он сыграл в том деле с Хью де Берне? Следующие слова ломбардца помогли Эдмунду принять решение.

– К тому же, достойный сэр, у меня есть известия из Сан-Северино. Правда, это новости двухмесячной давности, но все же такие, о которых вы, быть может, еще не знаете.

При первой же возможности Эдмунд отвел Дрого в сторону и проговорил с волнением в голосе:

– Скажите, как поживает леди Аликc?

Прежде чем Дрого успел ответить, к ним тяжелой поступью подошел стратег Бутумит. В жилах этого могучего воина армянского происхождения, должно быть, текла и кровь западноримских патрициев, так как он не был ни смуглолиц, ни толстогуб, нос же имел большой и крючковатый.

– Ее светлость, госпожа Деспоина, просит вас, милорд, чтобы вы согласились быть переводчиком в ее беседе с его высочеством братом короля Франции.

У Эдмунда не было выбора, пришлось подчиниться. Он прошел к покрытому зеленым бархатом возвышению, где восседали две столь различные фигуры. У Хью Вермандуа были прекрасные длинные волосы, цветом своим напоминавшие золотые слитки в имперском казначействе. При этом внешность его – прямой длинный нос, маленькие, узко посаженные светло-голубые глазки, широкий подбородок и мясистые, красные губы – свидетельствовала о сладострастии, надменности и безграничной жестокости.

Переводя тонкую и убедительную лесть, адресованную Деспоиной Евдокией гостям, и неуклюжие грубые шутки франка, Эдмунд уголком глаза заметил, что барон Дрого неуклонно прокладывает себе путь к Розамунде. Затем он увидел, как ломбардец, остановившись перед его сестрой, отвесил глубокий поклон, а та ответила ему холодной улыбкой.

Но вот на покрытое зеленым бархатом возвышение поднялся граф Болдуин Эно. Этот коренастый, могучего телосложения франк с почти начисто отрубленным ухом и обезображенной левой стороной лица говорил по-французски с таким сильным акцентом и так глухо, что было трудно уловить даже половину сказанного им. К счастью, вскоре после его появления мажордом Бардаса под звуки фанфар объявил, что пиршественный стол ожидает гостей. И тотчас заиграла струнная музыка и распахнулись занавески из узорчатой ткани голубого и золотистого цвета. Разинув рты, в немом изумлении взирали франкские рыцари на великолепие приемного зала, облицованного красным мрамором и освещенного сотнями свечей.

Пока большинство гостей не высыпали во внутренний двор и не стали во весь голос подзывать своих верховых лошадей, Эдмунд не мог покинуть свое место между графиней Сибиллой и Примицерием Татицием, командовавшим осадными машинами империи. Не мог, ибо одно обстоятельство весьма тревожило его. Не обращая ни малейшего внимания на графиню Сибиллу и хозяйку дворца, Дрого, как всегда бесцеремонный, впивался голодными глазами в леди Розамунду де Монтгомери, сидевшую в некотором отдалении от него. Это могло бы и не встревожить бывшего графа, если бы его сестра несколько раз не встречала взглядов ломбардца загадочной полуулыбкой.

Впрочем, Эдмунда беспокоило еще и странное поведение Сибиллы, вернее, ее отказ сообщить, каким образом она узнала о прибытии сэра Уго, курьера герцога Боэмунда. На его настойчивые расспросы графиня отвечала лишь шутливым взглядом из-под густо накрашенных век. Позднее она шепнула ему:

– Должна вас увидеть, как только эти напившиеся грубияны… я хотела сказать, эти сверх меры возбужденные благородные рыцари уберутся отсюда.

Когда, наконец, представилась возможность выбраться из зала, Болдуин Эно и еще несколько человек из франкской знати, слишком пьяных, чтобы забраться на лошадь, были уложены спать во дворце Бардас. Эдмунд же со слегка тяжелой от многих чаш темно-золотого вина с острова Лесбос головой направился по центральному коридору, заглядывая в небольшие комнаты, попадавшиеся ему на пути. И вдруг в одной из них увидел Розамунду. Девушка сидела на диване, закрыв лицо руками. Она горько плакала. Напротив нее, широко расставив ноги и стиснув руки за спиной, стоял барон Дрого. Казалось, что он разглядывает жаровню, пламя которой освещало комнату. Его спокойный и даже умиротворенный взгляд свидетельствовал о том, что девушке не угрожает насилие, поэтому Эдмунд убрал руку с рукоятки кинжала, который он уже было наполовину обнажил. Дрого же, заслышав шаги, медленно обернулся с горькой улыбкой на покрытом шрамами лице.

– Весьма сожалею, сэр Эдмунд, но я был вынужден передать этой леди те известия из Сан-Северино, о которых я вам говорил. Мне очень жаль, что мои новости столь неприятны, ведь я хотел бы заслужить вашу дружбу.

Эдмунд стремительно – полы его плаща взметнулись за спиной – вошел в комнату.

– Прежде чем говорить о дружбе, сэр рыцарь, не ответите ли вы мне на один вопрос?

Розамунда подняла на брата заплаканные глаза.

– Он уже сделал это, – сказала она. – И дал свое рыцарское слово, что не знает, кто послал того оруженосца.

– Это действительно так? – Голос Эдмунда прозвучал как удар борта галеры о скалу.

Рука коренастого темноволосого ломбардца медленно поднялась вверх.

– Клянусь честью, мне ничего об этом не известно. Я действительно не ведаю, кто замыслил такое злодеяние.

– Но разве вы не оставили в замке оруженосца Для присмотра за хворым конем?

– Оставил. Но то был простоватый парень, бесхитростный, как солнечный свет. – Большие, темно-синие глаза ломбардца пристально взглянули на Розамунду. – Вам следует искать злоумышленника в другом месте…

– Где же, например? – спросил Эдмунд.

– А мне казалось, вы более наблюдательны… Неужели вы не заметили, как часто младший брат сэра Хью заглядывался на вашу сестру? И вы ведь знали, что сэр Робер ненавидит своего старшего брата?

Выводы были столь очевидны и все же столь неожиданны, что Эдмунд на короткое время лишился дара речи. Мысленно возвратившись в прошлое, он припомнил, что Герт был не вполне уверен относительно личности промелькнувшего как тень посланца. Англо-норманн шагнул к ломбардцу: