Серебряный молот

И радость потухла в ней, когда она спустилась на берег.

Корабли причалили в полной тишине: люди на борту и на причале молчали, не испытывая радости встречи.

Увидев стоящего на палубе Эльвира, Сигрид вздохнула с облегчением; но мрачная серьезность его лица тут же заморозила ее радость.

Она переводила взгляд с одного мужчина на другого; многих из тех, кто отправился в поход, не было. Она увидела Турира; судя по его виду, он не был ранен. Но у Сигурда был жуткий шрам на левом виске, и когда он сходил с палубы, она заметила, что он волочит одну ногу. И… ее сердце чуть не остановилось… Финна она не увидела.

Но потом она все же заметила его: он полулежал на палубе своего корабля, и было ясно, что он тяжело ранен. И когда корабль причалил, его перенесли на берег на щите.

Стоя на пристани, она смотрела, как люди Эльвира сходят на берег. Они шли, один за другим, опустив головы. И ряды их заметно поредели. Не было младшего сына Хвамма, Хальвдана Тордессона, одного из самых преданных людей Эльвира, и… она переводила взгляд с одного лица на другое, но его не было… Хакона Блотульфссона… Не было и многих других.

Эльвир сошел на берег последним.

— Добро пожаловать домой! — сказала Сигрид. И ей показалось, что ее голос провалился в бездонную пропасть.

Эльвир обнял ее за талию и повернул к себе, и они шли так, глядя друг на друга, вверх по холму.

Сигрид никогда не видела Эльвира таким пьяным, как в этот вечер: он едва держался на ногах. Ложиться спать он не хотел: ходил по дому, бранился и ругался.

Она не знала, что делать. И в конце концов позволила ему вволю побуйствовать, пытаясь при этом успокоить детей, забившихся от страха в угол постели.

Она знала, что ярл бежал из страны и что селение, возле которого происходило сражение, называлось Несьяр. Обо всем остальном она не осмеливалась расспрашивать, и ей никто ничего не рассказывал.

— Неужели, Бог и дьявол их всех побери, в Норвегии не осталось ни одного мужчины, кроме Эрлинга Скьялгссона? — Эльвир стукнул кулаком по табуретке, так что она повалилась на пол. — Хрут из Вигга, твой брат Турир — все бабы!

Сигрид попробовала прикрикнуть на него, хотела ударить его по щеке, но он толкнул ее так, что она упала.

— И ярл Свейн! — Она слышала скрежет его зубов. — Какой он хёвдинг, если слушает советы всех этих потаскух!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Сигрид, вставая и садясь на постель. Он повернулся к ней, глаза его напоминали глаза раненого зверя.

— Я говорю о том, что нас разбили, взяли на абордаж наши корабли, что Свейну пришлось рубить мачту на своем корабле, чтобы спастись… и вот мы вернулись назад ни с чем! — Он ударил кулаком по спинке кровати. — И потом… потом… — голос его так дрожал, что он не мог говорить дальше. Но, немного передохнув, сказал: — Никогда бы не поверил, что мне придется называть Свейна трусом и свиньей! — Сигрид притихла, зная, что свиньей называли того, кто струсил в бою. — Он удрал в Свею, словно пес с поджатым хвостом, — сказал он, — чтобы просить помощь у свейского короля, — голос его снова окреп. — А Турир, твой брат, думал только о том, чтобы спасти свою шкуру. Это он дал ярлу позорный совет удрать в Свею!

— И Сигурд тоже? — спросила Сигрид.

— Нет, — ответил он, — Сигурд был одним из тех, кто решил вместе со мной и Эрлингом, что нужно собрать более сильное войско и снова идти на Олава.

Он немного успокоился, и Сигрид попыталась уложить его в постель: она встала и обняла его за шею, и на этот раз он не оттолкнул ее. Возбуждение его прошло, он наклонил голову и ткнулся лбом в ее волосы.

— Вы с ярлом расстались как недруги? — осторожно спросила она. Он не ответил; отпустив ее, он шагнул к кровати и лег.

Сигрид стала укладывать детей.

И когда она вернулась к нему, он уже спал. Он лежал поперек кровати, хрипло дыша полуоткрытым ртом. Она хотела переложить его, но он был слишком тяжел для нее.

Она укрыла его, потушила свечу и легла среди детей.

В усадьбе Стейнкьер стали спешно готовиться к отъезду, как только вернулись корабли и Холмфрид получила известие о том, что ярл отправился к ее брату в Свею. Все, что можно было, погрузили на вьючных лошадей, а то, что невозможно было увезти, раздали. Так что Олава Харальдссона, если бы он решил вернуться в Стейнкьер, ожидали бы пустые стены.

С тяжелым сердцем Сигрид пошла прощаться с Холмфрид дочерью Эрика. Ей хотелось взять с собой Эльвира, она считала, что его обязывает к этому давняя дружба с Холмфрид, даже если он и не дружит больше с ярлом. И она ждала до последнего, вместо того, чтобы ехать вместе с Торой, все еще надеясь, что его можно уговорить.

Но Эльвир отказался. Он был просто невыносим все эти дни после возвращения с юга. С Туриром они не обменялись ни словом. Сигрид пыталась примирить их, но от этого стало еще хуже. Ей удалось уговорить Турира остаться на несколько дней в Эгга, прежде чем отправиться на север.

Направляясь на пристань, Сигрид думала, что ей сказать. Она очень не любила расставания; она вспомнила, как в детстве пряталась, когда кто-нибудь уезжал из Бьяркея. А это прощание было для нее тяжелее остальных.

Она вспомнила первый год в Эгга, когда Холмфрид сказала, что она может приходить в Стейнкьер, если ей понадобится помощь. В доме Холмфрид двери были для нее открыты настежь, но Сигрид была слишком гордой, чтобы переступить порог этого дома. В ту последнюю зиму Сигрид полюбила Холмфрид. И теперь она думала, что жизнь ее стала беднее из-за того, что в тот раз она не откликнулась на приглашение Холмфрид.

Прощание оказалось еще более трудным, чем ожидала Сигрид, но в ином плане.

Холмфрид спросила, где Эльвир, и Сигрид пришлось сказать, что он вне себя от такого поворота событий и из-за бегства ярла. Холмфрид кивнула, сказав, что слышала о размолвке Эльвира с ярлом и о том, что они сказали друг другу резкие слова.

Сигрид не ответила, и Холмфрид продолжала:

— Эльвир всегда с неприязнью отзывался о тех, кто называет себя христианином и одновременно отстаивает свои права с помощью меча. Если он подумал бы как следует, он не стал бы, я уверена, упрекать Свейна в том, что тот человек совершенно мирный. Если бы он поразмыслил, он бы согласился со Свейном в том, что все должны решать законы и тинг, а не отдельные люди.

Сигрид подумала, что Холмфрид в этом права. И не было ничего удивительного в ее осведомленности, ведь Эльвир не скрывал ни от кого своих настроений. И даже в присутствии посторонних он говорил такие вещи, которые могли бы обидеть Холмфрид.

Видя неуверенность Сигрид, Холмфрид улыбнулась и продолжала:

— Эльвир разочарован. Он не в себе, и он страдает. Поэтому он и говорит то, в чем сам не уверен и о чем будет сожалеть, когда одумается. Я понимаю его и считаю, что мы с ним остаемся хорошими друзьями, как и прежде. И я могу поручиться за Свейна, что он того же мнения, что и я.