Серебряный шрам

– Тебе идет форма, – сказала она.

– Было бы странно, если бы не шла. Я носил ее шесть лет подряд.

– Еще будешь носить.

– Нет, спасибо, мне и в джинсах неплохо. А ты примерила жилеточку?

– Сейчас с тобой будет говорить Рамазанов, – перешла на другую тему Валери. – Ты подумай хорошенько над его предложением, прежде чем отказываться.

– Над каким еще предложением?

– Наберись терпения.

Завтрак был накрыт в центральной комнате с диваном и креслами, где вчера вечером я учил картавого вежливости. Рамазанов, что было довольно необычно для этой обстановки, был одет в темно-серый костюм-тройку. Слева от него сидел хмурый, все еще подпухший картавый. При моем появлении он не поднял головы, лишь стал нервно тарабанить пальцами по столу. Валери села напротив них, и мне оставалось только место справа от адвоката. Стол был накрыт, не в пример внешнему виду Рамазанова, довольно скромно – все та же холодная баранина, овечий соленый сыр, несколько лепешек, десяток сваренных вкрутую яиц и большое блюдо с помидорами и зеленью. Рядом, на черном сервировочном столике, расписанном под Палех, стоял кофейный сервиз, прикрытый салфеткой.

Картавый, не дожидаясь, пока я сяду, как бы подчеркивая свое презрение ко мне, потянулся за мясом и лепешками и принялся есть. Валери потирала ладони, голодными глазами рассматривая стол. Рамазанов курил трубку, с прищуром глядя на меня.

– Вы немного опоздали, – сказал он мне.

– Надеюсь, за эту провинность я не буду лишен завтрака?

– Ни в коем случае. Просто я хотел сказать, что в первую очередь ценю в людях точность и обязательность.

– Извините, что я не потрудился понравиться вам, – ответил я с легкой улыбкой, придвигаясь к столу.

Рамазанов вынул трубку изо рта и положил ее на чистую тарелку рядом с собой, словно намеревался расправиться с ней при помощи ножа и вилки. Дымок, вьющийся над ней, был слегка сладковат, с легким запахом меда. Картавый, набив рот лепешкой и бараниной, пытался впихнуть туда еще и помидор. Я, не притрагиваясь к еде, как бы подчеркивая, что пришел сюда не за этим, сидел, скрестив руки на груди, и смотрел на картавого. Несколько минут адвокат сидел неподвижно, устремив взгляд в окно. Если бы не омерзительный чавкающий рот картавого, я мог бы находиться за этим столом гораздо больше времени.

– Если я правильно вас понял, – начал я, повернувшись вполоборота к адвокату, – вы предлагаете мне сделку. Я указываю вам на карте место, где Бенкеч спрятал баулы, а вы обеспечиваете мне безопасное возвращение домой.

Рамазанов неторопливо снял салфетку, прикрывающую чашки и кофейник, налил себе глоток кофе, кинул в чашечку кусок сахара, беззвучно помешал ложкой, поднес чашечку к губам.

– Где гарантия того, что вы не обманете нас? – спросил он, не поворачивая головы.

– Я очень хочу, чтобы вы оставили меня в покое, а потому изо всех сил постараюсь не ошибиться.

Он вынул из нагрудного кармана сложенный в несколько раз плотный лист бумаги и, развернув, положил передо мной. Это была карта северных провинций Афганистана, карта, несомненно, иностранного производства, потому что географические названия на ней были написаны латинским шрифтом: «KUNDUZ», «HAYRATON», «NARDARA», масштаба один к миллиону, достаточно подробная, и я сразу нашел в крайнем правом углу карты извивающиеся кольца горизонталей, похожих на деформированные мишени, обозначающих те самые хребты, почти симметричные, как горбы верблюда, между которых, символически обозначенное зубчатой расческой, протянулось глубокое ущелье с голубой ниточкой-ручьем посредине. Но мой взгляд ни на мгновение не задержался на этом ущелье, заскользил по карте дальше, нарочно долго блуждал в окрестностях Кундуза, вернулся к приграничному Хайратону и плавно перешел на лицо адвоката, внимательно следившего за мной.

– Да, – ответил я, отодвигая карту от себя. – Здесь есть это место.

– Где-то здесь, так? – Он обвел кружочком кишлак Нардара. – Вы могли бы показать точнее?

– Мог бы. Но для начала я хотел бы получить от вас миллион рублей, необходимый мне для возвращения долга и на авиабилет до Москвы, ключи от машины, под завязку заправленной бензином, и тысячу баксов за доставленные мне моральные издержки. Когда я благополучно доберусь до Душанбе, то сразу же отправлю вам эту карту с моими обозначениями и пояснениями ценным письмом.

– Тыщу баксов? – вдруг ни с того ни с сего вставил картавый. – А морда не треснет?

– Не т’геснет, – успокоил я его.

– Хорошо, – неожиданно согласился Рамазанов. – Я принимаю ваши условия. Но прежде чем мы расстанемся, хочу сделать вам еще более выгодное предложение.

– Ну-ка, очень интересно, – сказал я, старательно наполняя свою тарелку тем, что еще не успел съесть картавый. Валери незаметно наступила мне на кончик ноги. Я поднял на нее удивленный взгляд: – Ты что-то хочешь мне сказать, ягодка?

Она принялась с усердием распиливать ножом помидор, и ее щечки слегка порозовели – раньше подобных способностей я за ней не замечал. В дверь постучали, вошел охранник, протягивая на ходу радиостанцию.

– Опять Пяндж? – спросил Рамазанов и, приняв радиостанцию, сказал: – Слушаю тебя, дорогой!

– Сегодня в два после полуночи. Ориентировочно, – продребезжала радиостанция. – Между семнадцатым и восемнадцатым километрами.

– Чей участок? Прием!

– Одиннадцатой. Там есть большая отмель, перед ней полоса кустов. Я встречу.

– Проволочные заграждения?

– В том месте столбы повалены, под ними промоины. Можно пройти в полный рост.

– Хорошо, действуй! – ответил Рамазанов, потом взглянул на Валери и спросил: – С братишкой поболтать хочешь?

Валери, прожевывая помидорку, кивнула и, едва не целуя переговорник, громко заговорила:

– Глебушка, родненький, как ты там? Не холодно было ночью?

– Нормально… Ну все, вырубаюсь, хватит засорять эфир. Отбой!

Адвокат, возвратив радиостанцию охраннику, снова стал посасывать трубку, обволакивая меня медовым дымком. Он терпеливо дождался, пока я проглочу то, что было у меня на тарелке, налил мне кофейку, после чего сказал тихим и бесцветным голосом, будто речь шла о какой-то незначительной мелочи:

– Я заплачу вам четыре миллиона, если вы отведете нас на то место, где спрятан кокаин.

– Что вы мне заплатите? – не сразу понял я.

– Четыре миллиона, – тем же голосом повторил адвокат. – Долларов, разумеется.

Хорошо, что я жевал и кое-как скрыл свое невольное удивление с помощью двигающейся челюсти. Я сделал глоток кофе, откашлялся и спросил:

– Не слишком ли много?

– Не слишком, – ответил Рамазанов. – Это пятая часть от той суммы, которую мы заработаем на кокаине.

Я кивнул, вытер салфеткой губы и кинул ее в пустую чашку.

– Благодарю, господа. Но четыре миллиона долларов – это для меня слишком много.

И, взяв карту, встал из-за стола. Рамазанов пожал плечами, мол, воля ваша. Картавый, обхватив обеими руками голову, раскачивался из стороны в сторону и тихо мычал под нос: «Ему много четыре лимона. Нет, я тащусь от него, я тащусь…» Валери, словно окаменев, не сводила с меня широко распахнутых глаз. Я не думал о том, что через короткий промежуток времени нам предстоит расстаться, наверняка – навсегда. Я интуитивно чувствовал, что мысль эта сама по себе будет невыносимой, и нацеливал себя только на предстоящую дорогу и возможные испытания, которые мне еще предстоит преодолеть. Но ее глаза будто прожигали меня насквозь, и едва закрыл за собой дверь, уединившись в нашей комнате, как на слабеющих ногах опустился на кровать и закрыл лицо ладонями.