Серёженька 2.0

Она запнулась и долго кашляла, сплевывая кровь и мокроту. Он принес ей воды, но Ольга отмахнулась.

– Ты купишь себе квартиру, найдешь нормального парня и бросишь курить. Обещай.

– Это уже три вещи, – сказал Серега сквозь слезы.

– Квартира не считается. Ее ты купишь еще при моей жизни. У тебя сделка завтра. Распечатай там документы с ноута, я тебе договор купли-продажи составила.

Ольга слабой рукой указала на принтер, повернулась на бок и забылась тяжелым сном. Свидетельство о праве собственности Серега получил в день ее смерти. Она ещё успела посмотреть бумаги, подняла на него глаза и только сказала:

– Обещай.

– Обещаю.

Она схватилась за его руку, ее ладонь была уже холодной. Серега долго просидел так с ней рядом, глядя на то, как из живого человека она превращается в мертвого. Потом он вышел на балкон, вынул из пачки последнюю сигарету, закурил, закашлялся и затушил ее в цветочном горшке, в котором сроду ничего не росло. Он позвонил в скорую и полицию, собрал свои вещи, а потом оповестил Ольгину дочь по телефону. Та спокойно его выслушала и сказала:

– Завтра я приеду, и чтобы тебя в квартире уже не было.

Серега молча повесил трубку, дождался службы, которая забрала тело в морг, вышел в ночь и гулял до утра по набережной и улицам старого города. Там были странные, порой жуткие места – под стать его настроению. Он видел бомжацкие притоны в полуразрушенных деревянных домах, предназначенных к сносу, двор, уставленный гранитными памятниками с лицами народных артистов – реклама ритуального агентства, бани с блядями и кавказцами, кружащими вокруг них. Серега шел мимо всего этого, как призрак. На него никто не обращал внимания – даже местные гопники, которые могли бы разжиться у него деньгами и телефоном. Но в эту ночь Серега был отрезан от мира живых, часть его души умерла вместе с Ольгой. Потому что не только она любила его сердцем, но и он ее. Любил как мать и сестру, которых у него никогда не было. Как единственную женщину, которая могла бы остаться с ним навсегда, но предпочла уйти. А он остался один, и в свои тридцать лет чувствовал себя без нее как потерянное на вокзале дитя.

Дочь увезла тело Ольги в Москву и сдала в крематорий. Серега собрал Ольгиных друзей и устроил поминки в кофейне. Все подходили к нему и выражали сочувствие так, словно он был ее законным мужем. Некоторые бабы стали с ним заигрывать прямо там, среди пирогов с капустой, рядом с большим Ольгиным портретом, с которого она глядела на всех со своей фирменной ехидной усмешкой.

Серега долго был как в тумане. Он снял квартиру рядом со своей трешкой, в которой надо было делать ремонт, но у него не хватало на это сил и времени, потому что дела, которые встали из-за болезни Ольги, надо было решать. И только осенью он собрался, нашел деньги и нанял бригаду ремонтников. В октябре ему позвонила Галя:

– Серега, у нас в подъезде покойником пахнет.

– Угу, – мрачно сказал он и повесил трубку. Отец разлагался на диване уже как минимум неделю. Сереге пришлось вызвать грузчиков, чтобы они вынесли из квартиры всё и отнесли на помойку. Запах стоял жуткий. Он смотрел из открытого настежь окна, как синий диван, на котором они столько раз трахались с Ильей, сиротливо стоит рядом с мусорными баками. Серега заказал самый дешевый гроб и отвез отца на кладбище, похоронив его в одной могиле с бабушкой. В ПАЗике с закрытым гробом Серега ехал один, потом зашел к Гале и занес ей ящик водки, чтобы она раздала местным ханыгам в качестве поминок.

– Отпевание нужно и сорокоуст, – авторитетно сказала Галя. Серега протянул ей деньги.

– Закажи все, что надо.

– А как его звали-то? – уточнила она. – Для поминальной службы надо имя.

– Сергей, – ответил он и поехал к себе на съемную квартиру, где даже толком вещи не распаковывал. Жил как на вокзале в ожидании своего поезда, который никак не приезжал, потому что пассажир не знал, в каком направлении ему ехать.

Липкинд

Новый год Серега встретил в своей новой пустой квартире один. Ему было невмоготу заниматься дизайном, поэтому он просто велел покрасить все стены в белый цвет и постелить на пол голубой линолеум. Получилась обстановка, как в больнице. Он успел заказать туда только кухонный гарнитур, который был еще не готов, и кровать из Икеи. Серега поставил ее посередине квартиры и лежал в этом бело-голубом безмолвии, как айсберг в океане. После рождественских каникул он на работу не вышел. Просто не нашел в себе сил, валялся, глядя в потолок, и равнодушно отмечал смену дня и ночи. Его телефон давно разрядился.

Однажды к нему в дверь постучали – звонка у него тут пока не было. Серега не открывал, и тогда дверь начали ломать. Пришлось подниматься. На пороге стояли Славик и Вадим с выпученными от потрясения глазами.

– Мы думали, ты тут умер, – сказал Славик.

Серега молча вернулся в постель. Что было дальше, он помнил смутно. Славик выставил Вадима, потом говорил что-то, открывал дверь пустого холодильника, разглядывал вещи, валяющиеся на полу вместе с обертками из-под фирменных шоколадных батончиков, – Серега дарил их клиентам в качестве сувенира от компании, а остатки унес домой накануне нового года. Видя, что тот не реагирует на слова, Славик стал кому-то звонить, рыться в интернете и снова звонить. Серега безучастно взирал, как в его квартиру заходят люди в белых халатах, меряют ему давление, заглядывают в глаза, задают тупые вопросы, а потом укладывают на каталку и куда-то везут.

Славик организовал ему лечение в частной клинике, где в него все время вливали витамины с физраствором, кололи уколы и совали таблетки в рот, а потом проверяли, не выплюнул ли он их обратно. Через неделю в голове у Сереги немного прояснилось. Ровно настолько, чтобы понять из слов врача, что у него тяжелая клиническая депрессия.

– У меня с двадцати лет диагноз «дистимия», – сказал Серега, равнодушно рассматривая молодого доктора лет тридцати в огромных плюсовых очках, которые делали его похожим на хамелеона.

– Вы проходили лечение раньше?

– Только когда белый билет получал.

– То есть, вообще ничего не принимали? И не бывали у врачей? – уточнил доктор. Серега кивнул и с того дня стал посещать его консультации. Доктор Илья Липкинд был сыном известного в Самаре хирурга, но из-за слабого зрения не смог пойти по стопам отца и стал мозгоправом. Он был типичной ботанской внешности и спокойный, как удав, но при этом его вопросы и заключения давали понять, что он прекрасно понимает, о чем Серега пытается сказать. Липкинд назначил антидепрессанты и проводил сеансы психотерапии, которые продолжились и после того, как Серега вышел на работу в начале февраля. Тот смог вернуться в строй и в общем был почти в норме, если бы не побочные действия препаратов. Он часто ощущал себя биороботом, выполняющим команды мозга, а не живым человеком. У него напрочь отшибло всю чувственную сферу, и в мае он поймал себе на мысли, что, начиная с января, даже ни разу не дрочил.

– Потерпи еще пару месяцев, – спокойно сказал Липкинд на его вопрос о том, когда он уже сможет с кем-нибудь потрахаться. – Нам надо добиться стойкой ремиссии, к тому же, мы еще не разобрались с твоими травмами, которые в процессе терапии могут обостриться.

– А может, бог с ними, с травмами? – вяло спросил Серега. – Оттого, что мы с вами о них разговариваем, у меня не появятся новые родители и я не перестану быть геем.

– А я тебя от этого и не лечу. Я сам гей, – как-то буднично ответил Липкинд, словно признаваться в таком пациенту было самым обычным делом. Серега посмотрел на него во все глаза, и следующие несколько сеансов они обсуждали Серегин половой опыт и, конечно, отношения с Ильей. Серега понял, что влюбился в Илью еще и потому, что тот был алкашом, как папаша, и склонным к авантюрам, исчезновениям и эффектным появлениям, как мать. И что весь его половой опыт был в той или иной степени попыткой отыскать родительскую любовь, которой ему так не хватало в детстве.