Серьезные мужчины

– Нам необходимо изолировать подачу воздуха в ламинар-бокс, [18] – говорил он.

– Нам необходимо изолировать много чего, – отвечала она.

И тогда он продолжал:

– Я получил сегодня письмо. Кардифф согласился участвовать в миссии.

И она делала вид, что обижается, и уходила.

Он ежевечерне стоял на узком балконе в девяти этажах над землей, совершенно опьяненный Опарной, и эти грезы его жена по ошибке списывала на неизлечимую страсть к поиску истины. Лаванья, правда, оторопела, когда услышала, что он смеется во сне. Иногда она заставала его у зеркала – он вглядывался в свое отражение. А давеча утром опять достал из морозилки овощи, приняв их за лед. Это и раньше случалось, но на сей раз он выхлебал сок и не заметил, что тут что-то не так.

18

Лабораторный прибор для работы с биологическими объектами в стерильных условиях. Воздух подается в прибор ламинарным потоком, т. е. без завихрений, равномерно.

Лаванья, хоть и неисправимо натасканная матерью подозревать мужчин, поскольку они люди неустойчивые, никогда бы не подумала, что закадычный враг Большого взрыва погрузится в мысли о девушке, рожденной после высадки человека на Луну.

В Институте Опарна стала массовым развлечением. Ученые теперь именовали ее прическу «динамической», поскольку она менялась почти ежедневно. Ее длинные юбки в цветочек и облегающие блузки, джинсы в обтяжку и беспринципные сари, которые стенографисты безрадостно объявляли глупостью в такую погоду, покончили с ее почти сложившейся неприметностью, которая ей начала было нравиться. Она это понимала, но больше всего ей хотелось быть дурочкой, шалившей со своим мужчиной.

Ачарья по-прежнему не обращал на нее внимания. Иногда он даже приходил в лабораторию, чтобы и там не обращать на нее внимания. Осматривал оборудование, беседовал с десятком научных помощников, задавал вопросы. Опарна ждала, когда он приблизится и пройдет мимо без единого слова. И тогда она шептала ему: «Можно я позвоню вам, Арвинд?» – или: «Вы сегодня такой неотразимый», или еще что-нибудь. Эта игра продолжалась, дожди превратились во время года, дороги сделались очень черными и чистыми, люди – неспешной процессией зонтиков, воздух – прохладным, успокаивающим. И тут Опарна исчезла.

Она не пришла к нему, а когда он отправился в подвал не обращать на нее внимания, там и следа ее не было. Он прождал до полудня и попросил Айяна позвонить ей.

– Не забудьте сказать, что я звонил исключительно выяснить, есть ли вести от ИОКИ. [19] – Но Айян понимал, что это отчаяние любви. Весь день он набирал ее номер, но слушал лишь длинные гудки. Ачарья перезванивал каждые десять минут и спрашивал: – Где она? – И Айян отвечал:

– Никто не снимает трубку, сэр. – А затем, чтобы досадить ему, добавлял: – Надеюсь, с ней все в порядке.

19

Индийская организация космических исследований (с 1969 г.).

– Звоните на городской, – повелевал Ачарья.

– У нас нет ее номера, сэр. Я буду дозваниваться.

Ачарья принялся расхаживать по кабинету. Он думал, что она обиделась и рассердилась – и покинула его насовсем. А еще он боялся, что она умерла. Он чувствовал меланхолию дождей, они напомнили об ушедших друзьях, отбывших без единого слова, хотя в остальном это были очень воспитанные люди. Он принялся звонить ей со своего прямого телефона. Мобильного у него не было, иначе он бы даже стерпел идиотизм СМС. Вечер подходил к концу, и он уже почти бредил ею. Он представлял ее с молодым человеком – с каким-нибудь прежним воздыхателем, который вечно за нею ходил, но она им пренебрегала, а теперь ему повезло, потому что он, старый дурак, ее к этому подтолкнул. Он все звонил и звонил ей и сердито ждал, прижимая трубку к уху, слушая ее рингтон: «Детка, дашь обнять тебя?» [20]

20

Песня американской фолк-певицы Трейси Чэпмен (1988).

Опарна стояла у себя в комнате в двадцати этажах над морем и смотрела в распахнутое окно. Тонкие пурпурные занавески яростно хлопали на ветру. На ней были джинсы и футболка с жизнерадостной амебой. Она держала телефон в руке и улыбалась. При каждом звонке улыбка превращалась в безумный оскал. Она просто яла так весь вечер, пока не стемнело и в громадинах зданий рядом не зажглись миллионы окон. И тогда, будто загадочный знак подан ей был с беззвездного неба, она взяла ключи от машины.

Айян Мани ушел, и приемная пустовала. У него на столе трезвонили осиротевшие телефоны. Опарна на мгновенье замерла перед внутренней дверью, прежде чем открыть ее. Ачарья сидел, уперев локти в стол, положив подбородок в ладони. Когда она вошла и встала посреди комнаты, он не двинулся с места. Она услышала, как дверь за нею захлопнулась.

– Все в порядке, я тут, – сказала она.

– Где вы были? – спокойно спросил он.

Опарна села в кресло напротив его стола и встретилась с ним взглядом.

– Вы на меня сердитесь, Арвинд? – спросила она. – Хотите сделать мне больно?

Они посмотрели друг на друга сквозь тяжесть молчания, которое они оба более-менее поняли как усталое принятие любви.

– Арвинд, я приехала сказать, чтобы вы меня завтра не искали. Меня не будет. А в десять вечера приходите в подвал. Там никого не останется. Только мы с вами. Понимаете, что я говорю?

– Да.

Она оставила на столе голубой конверт. Он был запечатан и надушен.

– Это мои фотографии, – сказала она. – Привезла для вас. Храните их. Не всем мужчинам позволительно видеть меня такой.

Он очень бережно взял конверт, словно это кусок хлеба, утонувший в чае. Открыл второй ящик стола и положил вместе со свежим чтением по меж звездным пылевым скоплениям.

– Завтра в десять, – повторила она и направилась к двери.

Он смотрел ей в спину, на упругость ее плеч, на оттиск бретельки лифчика, натянутой от напряжения, на сочные ягодицы, приподнятые высоким каблуком.

– Вы на меня смотрели? – спросила она в дверях, и лицо ее озарила застенчивая улыбка.

Ближе к полуночи Ачарья наконец выбрался из своего великого кожаного кресла. Он чувствовал себя так, будто весь день проплакал. Горло пересохло, глаза резало. Но в легких был покой. Он отправился по долгому коридору третьего этажа в идеальной тишине. Его подгоняли чары этой тиши и таинственность пустынного коридора перед ним, передний план надвигался, задний отступал. Это жутковатое зрелище ему нравилось. Но тут у него резко заболело левое колено, и он сбавил шаг. Обернулся посмотреть, не мелькнет ли призрак Опарны – подглядеть за его немощью.

Он задумался, что делает человека старым. Тело, которое он сейчас нес, боли в суставах и слабость плоти – не так он себя ощущал внутри. Старик во всем – тот же юноша, но в маске тела, что выглядит уродливо и недостойно, если берется за дела юных. Изящество возраста, подобно здравомыслию, – то, чего ждут люди. Но в тот миг, идя по коридору, он не чувствовал древности, возложенной на него другими. Он чувствовал себя обычным мужчиной, принявшим благоволение женщины. Обычным молодым мужчиной. Важно быть молодым. Только молодые могут любить, потому что идиотизм юности – единственная спектральная характеристика любви. Он отчетливо это понял. Как и любой луч света с длиной волны 700 нанометров всегда красный, всяк, кто влюблен, – молод.

Он встал на пороге и под шелест моря и аромат сырой земли посмотрел на дождь. Прибежал охранник с зонтиком. То был малюсенький человечек, примерно на фут ниже Ачарьи. Он поднял зонтик повыше, надеясь, что этому чудищу хватит милосердия самому взять зонтик. Но Ачарья зачарованно двинулся вперед, и охранник, измученный одним лишь усилием так высоко тянуться, промок насквозь.

Ачарья проник к себе в квартиру, переоделся и заснул в облаках травяных припарок Лаваньи. Он крепко проспал всю ночь. Ему снилась юная красавица. Звон ее серебряных ножных браслетов заполнял призрачные пространства его грезы. Ее непостижимо обнаженное лицо было повернуто к нему, лицо это забавлялось, словно она – мастер, а он – бездарный подмастерье. То было лицо Лаваньи из других времен.