Сергей Кузнецов. "Ты просто был". Документальная повесть

Чтобы избавить подростка Юру Шатунова от моего дурного влияния, она решила, что выгнать меня из интерната - полдела, что надо покончить и со мной, и с добрым именем "Ласкового мая" раз и навсегда.

В апреле 1988 года наступательные позиции Валентины Николаевны были обеспечены - и она нанесла единственный, но решительный удар. Должный стать бесповоротно победным.

За несколько месяцев до этого в интернате случилась кража. Украли один "конец" - поганенький усилитель "Эско" - и цветомузыку, суммарно - рублей на 150-200... Я первым обнаружил пропажу. Пришел в свою комнату, а окно разбито, и кой-какого аппарата нету. Я заявил в местную полицию, спустя несколько часов они приехали, сняли отпечатки, что-то там поколдовали и умчались восвояси. Искали, искали воришку - так ничего и не нашли. На этом дело и заглохло. Казалось бы...

Но когда понадобилось растоптать меня, историю с пропажей аппаратуры бережно вспомнили. Как-то прихожу я домой, а у меня обыск. Обстоятельный, пугающий, напоминающий о 37-м годе. Объясняют мне: ищем ту самую аппаратуру. И странно ищут-то... "Конец", усилитель то есть, предмет достаточно объемный, а шмонают такие закоулки, куда и батарейку от фонарика не втиснешь. Не знаю, чего уж они там искали... Потом мне друзья объяснили, что по городу пошли базары, будто я балуюсь наркотиками. Может склад марихуаны мечтали обнаружить? Поискали, попытали (не физически, слава богу) - и ушли.

Потом вызвали в милицию. Про кражу - ни слова. Про наркотики - ни слова. Новая тема наших доблестных стражей порядка заинтересовала. Следователь забросал меня вопросами, где я торговал кассетами с первым альбомом? Через кого торговал? Куда спустил бешеную прибыль? В общем, пытались раскрутить, правда ли, что я продал нашу с Юркой работу за 25 тысяч.

– Нет, - говорю, - неправда, Я отдал кассету в "Звукозапись" и получил за это чисто символически. Ровно столько, что хватило купить двое часов. Одни - себе, другие - Юре Шатунову.

На прощание следователь мне сказал:

– Дешевое у тебя творчество, Кузнецов!

Я лишь плечами пожал, потому что ни фига не понял: то ли это оценка моего творчества, то ли индульгенция, отпущение всех грехов: мол, действительно, Кузнецов, на 25 тысяч рублей твой альбом ну никак не тянет, не виноват ты, батенька...

Вот. Дело против меня скисло, как молоко на солнцепеке. Победоносный удар, на который так рассчитывали директор интерната и примкнувшие к ней дамы из отдела культуры горисполкома, не удался. Не женских рук это дело. Но каково же было мое удивление, когда я узнал, что "ДЕЛО" действительно не женских рук. А рук... Юрочки.

Не знаю, чем уж они его так сильно загрузили, но Юра согласился написать заявление на меня. И написал, что видел украденный из интерната аппарат у меня, на новой моей работе. И много другого написал, как это ни парадоксально. Чем его загрузили, что он буквально в считанные минуты переменился, так и осталось тайной. В эти по дробности и не вдавался.

Я просто вдался в работу. В клавиатуру инструмента. В белые листы бумаги. И хотя я никогда не пытался и не пытаюсь в песнях и стихах передавать факты своей биографии - дело это дохлое, - но текст, соскользнувший однажды с пера, слегка напомнил мне обыск в моей квартире, допросы, слухи обо мне, загулявшие по Оренбургу. Напомнил слегка. Стихи все-таки не о Юре. Потому что предательство на земле было, есть и будет, и важней подготовиться к возможной боли быть преданным. Хоть в стихах подготовиться. Вообразить себе эту боль - и пусть она, как противогриппозная прививка, чуть-чуть смягчит боль реальную, если та вдруг настигнет меня, тебя, всех нас... Увы, предательства избежали немногие.

Ты собираешься в обратный путь -

И у костра останусь я один.

Ну что ж, иди,

А мне не повернуть,

Я не хочу сойти на полпути.

Как жаль, что выбрал именно тебя себе в друзья,

В хранителя всех тайн...

Но не держать же мне тебя в цепях:

Иди обратно, и болтай, болтай...

Не думай, я не буду проклинать тебя,

Твои фальшивые черты.

Прекрасно, что есть свойство забывать.

И дай мне бог, не стать таким, как ты!

В милицию меня больше не вызывали. Валентина Николаевна Тазикенова приуспокоилась. Юра Шатунов, случайно попавший мне на глаза, сказал, что больше работать со мной не будет. И если бы Саша Ларионов появился на моем пути раньше и подарил бы свою замечательную фразу, то все происшедшее я оценил бы с олимпийским спокойствием:

– ЖАЛКО ТАК...

Жалко, что 31 марта 1988 года мой "Ласковый май" распался во второй раз. Как оказалось - теперь уже навсегда...

Глава 8:

Лево руля?..

Нет, курс прежний!

В мае1988 года комке прицепилась Оренбургская филармония!

– У нас по области идет фестиваль "Русское поле". Давай, Кузя, мы твой "Ласковый май" на гастроли запустим.

– А нету больше, - отвечаю, - "Ласкового мая". И Шатунов мне теперь как-то до фени.

– Слышали, слышали...- бодренько заявляет представитель филармонии.
– Ничего, музыканты ругаются - только тешатся. Мы все организуем. И Шатунова из интерната отпросим. И директрису к порядку призовем. В этом фестивале заинтересован сам облисполком. Кстати, заодно и песни твои зарегистрируем там. Чтоб не выглядели они бесхозной добычей.

По поводу "добычи" я внутренне ухмыльнулся. По тем временам регистрация песенного материала была формой цензуры. Если Тазикенова простодушно предлагала "все тексты на стол на проверку", то научно-методический центр (или как там эта "бенкендорфщина" называлась?) при отделе культуры облисполкома действовал тоньше: делал видимость заботы об авторском праве. И никаких гастролей без подобной "заботы" быть не могло...

Я пожал плечами: попробуйте...

С регистрацией моих песен все прошло гладко. 20 мая Оренбургский облисполком зарегистрировал (читай: "отцензурировал") "11 наименований".

А вот " Шатуновым вышла осечка. Обескураженный "филармониист", как школьник, отчитанный за непослушание, развел руками: "Шатунова директор не отпускает..." Потом он вновь обрел былую уверенность:

– Ничего. Давай Пахомова запустим... Тоже верная "касса":