Серия "Афган. Чечня. Локальные войны". Компиляция. Книги 1-34
Шрифт:
Солдатам организуют праздничный обед. Сварганят настоящий узбекский плов, наваристый, с избытком специй и огромными кусками мяса, напекут душистых лепешек, навалом покроют столы редисом и молодой зеленью, и фруктами — яблоками, гранатами, курагой, хурмой с прошлогоднего урожая. Наварят компоты и заварят настоящий кок-чай из самого натурального зеленого чая № 95 Самаркандской развесочной фабрики — только Азия наша и знала, что это за аромат и какой это был в то время дефицит. И еще дежурный по отряду закроет глаза на повальное шастанье бойцов туда-сюда, за КПП и назад, и не станет проверять, что вносят бойцы.
В ближайшем магазине закончится вино. И водка. И знаменитое чимкентское пиво. Останется только «Жигулевское» с осевшим на дно бутылки осадком. Такое пойло герои не пьют…
Спустя четверть века нахожу Володьку Шарипова. Чувств не сдержать, и дело даже
Пожалуйста, согласитесь, как могуче последнее — в семь строчек уложилась вся жизнь! Ничего не хочу добавить. За семью строчками, в которых уместилась офицерская судьба Володи, не всем предоставлена возможность прочитать недосказанное ротным легендарного «мусульманского батальона». Например, как предложили ему в 1992 году командование 201-й мотострелковой дивизией в родном Таджикистане. А в 1993 году — должность министра обороны Таджикистана, которую по причине отказа Шарипова «унаследовал» Александр Владимирович Шишлянников. Володя мог быть знаком с Александром по совместной службе в Кушке — Шишлянников в те времена командовал 4-й танковой ротой 24-го полка. Шарипов даже не раздумывал и ответил отказом: участвовать в гражданской войне на родной земле — это не для него.
— Теперь уже все, здесь мне до конца быть, — невесело улыбается Владимир Салимович.
Невесело ему оттого, что там, в Душанбе, остались родные ему люди: мама, братья, сестра. Там похоронен его отец, полковник Салим Шарипов, человек, которым гордится Владимир и о котором говорит, избегая слова «был». На стене гостиной его квартиры — картина, на которой изображен штурм Тадж-Бека. Пламя в темноте, трассы пуль, снарядов, темные коробки БМП.
— Мои бойцы нарисовали. Взводному такую же подарили, только на его картине трупы лежат повсюду, даже из окон свешиваются. А я так не захотел. Ни к чему это.
Спустя двадцать пять лет я повторю свой вопрос Володе Шарипову: «Так кто убил Амина?» Ответ: «Амина никто персонально не убивал. У него было раздроблено плечо. Или „Шилка“, или граната»…
Военврач подполковник Велоят (с 1986 года генерал), видевший тела Амина, его сыновей и жены министра культуры, делавший перевязки дочерям, поправляя неумело наложенные бинты после «забот» бойцов КГБ, утверждал всегда и неизменно, что все они были поражены пулевыми ранениями. Об этом он упомянул в своем докладе на международном симпозиуме «Медицина катастроф», проходившем в Италии. А запустили «смерть диктатора от случайного попадания „Шилок“» по абсолютно понятным причинам: так легче доживать исполнителям отпущенный им век, и не так паскудны деяния других, заинтересованных лиц, — руководителей Комитета и его спецслужб. Можно списать «байку о гранате» и на охлажденное бесчувствие. «На погосте живучи, всех не оплачешь», а уж история моей страны XX века — погост обширнейший…
Я не поверю ему, Шарипову. Нисколько «не уличая и изобличая» Володю, не стал ему напоминать о нашем джалалабадском разговоре, когда я при нем записал в блокнот вот эти слова: «По разговорам могу только предполагать, но сам не видел. С уверенностью отвечу — не спецназ…» Но спасибо Володе. Так познается тайный смысл бытия. Кто-то несет грех, Шарипов — знание. Он, повязанный не круговой порукой, а корпоративным обетом, не может сказать правду и ответить мне, не посвященному, по-другому. Он не может пролить свет на то, что, по уговору, предано забвению и всякий раз раздражает вторжением праздно любопытствующих. Смысл удручающей правды удерживает от пояснений, и проявляющим настойчивость хочется дать беззлобно, но крепко по щеке, чтобы не сказать — по морде. Рассказать правдиво — означает не просто потерять доверие своих товарищей, а много-много большее — быть исключенным из первого, элитарного, круга, и потерять самого себя. Условные, по образу и подобию, масонские ложи — что есть суть КГБ — не терпят пустоты признаний, не приемлют извержения семени истины без указки и благословления главы ложи. Они одни обладатели
индульгенции на отпущение грехов и позволение кому бы то ни было изречь пустопорожнюю фразу о мнимой правде.Секретность, которой они окутали свой кружок, эти оккультисты оправдывали нетерпимостью жестокого века, который обрушил бы на них гонения и злобу. Противостояние политических идей и классовых интересов смягчалось сентиментальными фразами и показной благотворительностью, не имевшей ничего общего с милосердием. Секретность оправдывали и психологией простолюдинов, коими, по их представлениям, есть весь, почитай что, народ, на поучении которого и основывался их идеализм, житейский и иррациональный одновременно. Благодеяния спецслужб обставлялись как можно более театрально и выстраивались с расчетом возбудить симпатию. Представление об этих душещипательных спектаклях как раз и дают афганские события, и штурм дворца в частности.
Под лозунгом филантропии — благотворительности финансовой и идеологической — во имя преуспеяния афганского народа выступали все: короли и аристократы, партийные бонзы и генералы, горожане и кустари, рабочие и философы… Впрочем, большинство из них довольствовалось красивыми жестами. Равенство для них исчерпывалось тем, что масоны, граф и рабочий сидели бок о бок в зале собраний «вольных каменщиков», носили одинаковые белые фартуки, пели одни и те же гимны и высказывали одни и те же идеи. Когда же собрание заканчивалось, граф возвращался к своей роскоши, а рабочий — к своей нужде. И он, рабочий, чудесненьким манером знал, что ему можно шустренько сказать, а о чем потребно смолчать…
Я не поверю Володе, и от этого мелкая бытовая печаль, как от чего-то не состоявшегося. Словно юность нашу лейтенантскую расплескали недоверием. Будто нужно солгать в зрелости, чтобы убедить себя самого, что жизнь не напрасно прожита. И что один из дней того устремленного в атаку жития и есть самый важный и главный, не схожий с днями миллионов обывателей, вяло коптящих небо и не посвященных в особую когорту. А потому удел их — хмельная брага и жалкое прозябание мещанина в вечном незнании или, в лучшем случае, дозированной правды. Штурм окаянный — свят, чтим и значим, и во имя великого был претерплен, которым гордиться надлежит, а гордиться очень даже хочется. И внукам есть что передать в наследование — а потому и не сметь его умалять. Не сметь — никому…
Если есть свирепое желание и животрепещущая потребность что-то таить и упрятывать и делается это ради чего-то, то, стало быть, совесть не заснула вечным сном, а может статься, и грызет. Вот об этом я не спрошу у Володи, ответ мне известен наперед. Но довольствуюсь приятной для меня мыслью, что не предает он, Володька Шарипов, ордена своего, уютно уложенного в свою «масонскую ложу», — это тоже велико и редкостно сегодня…
Обязательно ли было убивать Хафизуллу Амина? События показали, что гарнизон Кабула приветствовал его устранение. На его защиту никто, кроме личной охраны и десантной бригады, не выступил. Наоборот, многие ликовали. Достаточно было изолировать его во дворце, блокировать правительственные учреждения, оповестить об избрании нового лидера, организовать его обращение к народу с перечислением злодеяний Амина. Но это возможно было сделать только в том случае, если бы на смену пришел известный политический или военный деятель, соратник Тараки и обязательно — хальковец! В ДРА на то время такой фигуры не было. Значит, в тот момент Амина трогать было нельзя. С вводом советских войск необходимость в этом отпадала — он не мог быть нелояльным к своим защитникам и оказывался в полной зависимости от них: в борьбе с внутренними врагами ему надеяться было больше не на кого. Амина все-таки решили убить. Но, в таком случае, нужно было повременить с исполнением этого замысла. Ведь что получилось! Для того чтобы как-то оправдать наше вторжение, прозвучало на весь мир наивное и нелепое объяснение: советские войска вошли в Афганистан не как агрессоры, а выполняя просьбу президента страны об оказании помощи и поддержки. И — тут же его, президента, уничтожили! На кого были рассчитаны заявления советского руководства? Дряхлое не только телесно, но и умственно, оно считало, что и все остальные люди находятся на таком же уровне мышления.
Самый ли лучший вариант ликвидации Амина был выбран? Поражаешься тому цинизму, дикой жестокости, тому презрению к общественному мнению и воззрениям подчиненных-исполнителей, которые были проявлены при разработке плана убийства президента и в ходе его выполнения. На государственном уровне применяется средневековый иезуитский метод устранения главы дружественного государства — используется яд сильного действия, а часом позже — всеуничтожающий огонь из всего, что стреляет, и рвет, и крушит, и сеет смерть! При этом травится семья, дети, гости — десятки людей. А потом их всех без разбора добивают из раскаленных стволов автоматов, винтовок, гранатометов и пушек. Сблизи забрасывают гранатами…