Серое небо асфальта
Шрифт:
В углу, у окна, на одноместной панцирной кровати лежала старая женщина со всколоченными седыми волосами. Её когда-то красивое лицо было испещрено морщинами и злобой… Если бы не злая гримаса, возможно, она имела бы более привлекательный вид, но что было, то было и никогда никого не красило.
— Не ори, я не один! — грубо пресёк её Виктор и немного посторонился…
— А кто там? — более спокойно, сбрасывая накал голоса, спросила старуха и вытянула в сторону шею, пытаясь разглядеть гостя…
— Здравствуйте! — тихо, кивнув головой, сказал Дима и осторожно подойдя к столу, поставил на
— Садитесь молодой человек, не стесняйтесь, я люблю гостей! — заворковала старуха, рассматривая бутылки… — И всё? — она повернула голову к сыну. — А?..
— Успокойся, пенсия цела, я, как только её получил, сразу встретил Митрича и мы поехали сюда.
Дима услышав, что его уже окрестили Митричем, глянул в древнее, не в том смысле, что раритет, а дряхлое трюмо и действительно отметил: будто постарел… ему тоже не понравилось, как сам выглядит, но Митрич… звучало уж слишком… просто, да, просто, в том понимании, что такая простота — хуже воровства.
— Очень приятно Митрич, а меня зовут Амалия Венедиктовна! — просияла забытая старушка, видимо забыв уже о том, что недавно жаловалась на ванну, в которой находилась и, судя по её давешнему негодованию, довольно давно.
— Дмитрий, очень приятно! — он попытался не дать привыкнуть обществу к своему новому имени.
Старуха улыбнулась во все полуголые дёсна и шевельнулась на кровати… Димке даже послышалось некое бульканье… Он шевельнул ноздрями… но кроме обычного кислого запаха старушечьей квартиры, ничего не уловил.
— Дмитрий!.. — откликнулась она. — Конечно Дмитрий! Совсем ты Витя закоснел в своём плохо пахнущем немытом окружении, всё у тебя: Митричи, Палычи, Санычи… А мы ведь, Митенька… Можно я так буду вас называть? Мы ведь, как ни как, имеем дворянские корни!..
Она стала пробираться сквозь толпу завхозов, замов, бухгалтеров, слесарей, агрономов, даже одного кандидата биологических наук, работавшего в морге и очень хорошо зарабатывавшего в своё время. Вспомнила династию металлургов по линии матери, двух дядьёв — расстрелянных: один — в тридцать пятом, другой — тридцать седьмом и, наконец, добралась до двоюродного брата своей бабушки, который по-материнской линий происходил из Пензенских дворян, а выйдя в отставку, был даже предводителем, и на службе состоял в чине…
"…Не помню, какой он там был советник, но имел то ли — седьмой, то ли — шестой классный чин!" — обрадовано закончила она, сама устав от долгого лазания по весям своего генеалогического древа.
Дима делал умилённые интересом глаза, периодически покалывая ими бутылки на столе и чувствуя, что без крепкого сорокоградусного адекватора не впишется в контингент. А спать на вокзале — не вдохновляло… Витя, как назло, застрял на кухне, видимо тоже забыв, что мамаша того… скоро выплывет из кровати на пол, и убирать придётся гораздо дольше.
— Я сейчас, извините!.. — прервав словоохотливую, а… скорее всего уставшую молчать бабушку, он вскочил со стула и кинулся в кухню… — Ты чего тут копаешься? Иди, — Дима выхватил нож из рук Виктора, — я дочищу твою картошку, а ты пока мать подмой что ли, она ведь с утра одна!
— Не с утра, а всего лишь три часа, и сухая, что твой желудок, я ведь
проверил, пока ты по стенам шарил взглядом, словно в музее. Ну и… сколько тараканов насчитал? — Витя добро усмехнулся. — Ты привыкай, она тебе наговорит… Нет, насчёт родни — всё правда, служил какой-то пращур коллежским советником, но по поводу её физиологического состояния… — он покачал головой, — такое впечатление, что придёшь однажды, а она захлебнулась.— А что, такого не может случиться? — Дима спросил так, для проформы, ему не очень-то было интересен процесс ухода за лежачими старушками, но он спросил, чувствуя нутром, что это почему-то важно для Виктора.
— Нет, конечно, она ведь лежит на утке, а утка вмонтирована в матрас и сетку, так, чтобы не мешать валяться на ней; мне даже не нужно открывать одеяло, чтобы достать утку, я просто вытаскиваю её из кронштейна под панцирной сеткой… — он радостно ощерился, ожидая похвалы своему инженерному гению.
"Бабка на сетке, утка на ветке, в утке — то, что имеет некий смысл… Сказка ложь, но в ней намёк!" — думал Дима и смотрел осмысленным взглядом на Витю, оказывается ещё и инженера, ни бельмеса не понимая из того, что тот говорит, а вернее, не слыша.
— На… отнеси ей… — Виктор подал поднос, заставленный нехитрой снедью, только что вынутой из консервных банок, — и налей вот эту рюмку, — он ткнул пальцем… — Попросит ещё, не наливай, нельзя! А я картошку поставлю жариться и подойду.
Увидев поднос с закуской и рюмочку жёлтого алкоголя, старушка зажмурила глазки и, жуя губами, почти соединила подбородок с носом в предвкушении наслаждения. Подняв рюмку и посмотрев на свет… медленно поднесла к щели под носом и, смакуя, втянула внутрь сорокаградусную жидкость.
— А-а-а… — выдохнула она и откинулась на подушки… Её глаза медленно приоткрылись, лучащиеся благодушием, и один подмигнул, наблюдающему за ним Димке. — Вот оно — счастье! С годами начинаешь ценить миг! — она зашевелилась, нависла над подносом и погрузила ложку в кильку с томатом…
Прожевав первую порцию, тихонько запела:
— Есть только миг, между прошлым и будущим…
"Витя, кажется, пел мне эту песню уже! Спелась видать семейка!" — Димка усмехнулся, про себя, и вслух подпел старушке: — Именно он называется жизнь!
Ещё одна ложка отправилась вслед за первой, но бабуля, не смущаясь, продолжила разглагольствовать, возможно, ей так было легче жевать:
— Знаете Митя, почему мой сын взял себе псевдоним — Дали?
— Он считает себя, его Альтер эго! — пожал плечами Дима. — А я не собираюсь ему в этом мешать!
— Это понятно, — махнул ложкой бабец, — это мелочи, эпатаж, он стойкий врун!
— То есть? — Димка не понял определения.
— Стойкий врун — это тот, кто сам верит в своё враньё!
Килька кончилась, и кусочек хлеба облизал края блюдца.
— Не плохо! — усмехнулся Дима. — Хотя, все мы со странностями!
— Со странностями — пусть, вот с глупостью, как быть, если мы все, да ещё с таким огромным грузом кривды, глупы на радость Злу! — мутные глаза старушки вдруг метнули молнии и показались прозрачными, словно синий родник. — А ну, налей-ка мне, сынок!..