Сероглазый король

В период культа личности имя мое было под запретом, ругань шла, как вода по водопроводу, при обысках снимали со стен мои портреты, Пастернак еле уговорил редакцию «Нового мира» разрешить напечатать мою фамилию над посвященным мне его стихотворением – «Мне кажется, я подберу слова, похожие на вашу первозданность…»

В 1924 году три раза подряд видела во сне Х. [7] 6 лет собирала «Труды и дни» и другой материал: письма, черновики, воспоминания. В общем, сделала для его памяти все, что возможно. Поразительно, что больше никто им не занимался. Так называемые ученики вели себя позорно. За границей они все от него отреклись.

7

Х – Николай Степанович Гумилев.

Анна Ахматова

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

М. Лозинскому

Почти от залетейской тениВ тот час, как рушатся миры,Примите этот дар весеннийВ ответ на лучшие дары,Чтоб та, над временами года,Несокрушима и верна,Души высокая свобода,Что дружбою наречена, —Мне улыбнулась так же кротко,Как тридцать лет тому назад…И сада Летнего решетка,И оснеженный ЛенинградВозникли, словно в книге этой,Из мглы магических зеркал,И над задумчивою ЛетойТростник оживший зазвучал.1940

* * *

Все души милых на высоких звездах.Как хорошо, что некого терятьИ можно плакать. Царскосельский воздухБыл создан, чтобы песни повторять.У берега серебряная иваКасается сентябрьских ярких вод.Из прошлого восставши, молчаливоКо мне навстречу тень моя идет.Здесь столько лир повешено на ветки,Но и мое как будто место есть.А этот дождик, солнечный и редкий,Мне утешенье и благая весть.1921

МУЗА

Когда я ночью жду ее прихода,Жизнь, кажется, висит на волоске.Что почести, что юность, что свободаПред милой гостьей с дудочкой в руке.И вот вошла. Откинув покрывало,Внимательно взглянула на меня.Ей говорю: «Ты ль Данту диктовалаСтраницы Ада?» Отвечает: «Я».1924

* * *

Здесь девушки прекраснейшие спорятЗа честь достаться в жены палачам.Здесь праведных пытают по ночамИ голодом неукротимых морят.1924

* * *

Так просто можно жизнь покинуть эту,Бездумно и безвольно догореть,Но не дано Российскому поэтуТакою светлой смертью умереть.Всего верней свинец душе крылатойНебесные откроет рубежи,Иль хриплый ужас лапою косматойИз сердца, как из губки, выжмет жизнь.1925

* * *

Если плещется лунная жуть,Город весь в ядовитом растворе.Без малейшей надежды заснутьВижу я сквозь зеленую мутьИ не детство мое, и не море,И не бабочек брачный полетНад грядой белоснежных нарциссовВ тот какой-то шестнадцатый год…А застывший навек хороводНадмогильных твоих кипарисов.1928

* * *

Тот город, мной любимый с детства,В его декабрьской тишинеМоим промотанным наследствомСегодня показался мне.Все, что само давалось в руки,Что было так легко отдать:Душевный жар, молений звукиИ первой песни благодать —Все унеслось прозрачным дымом,Истлело в глубине зеркал…И вот уж о невозвратимомСкрипач безносый заиграл.Но с любопытством иностранки,Плененной каждой новизной,Глядела я, как мчатся санки,И слушала язык родной.И дикой свежестью и силойМне счастье веяло в лицо,Как будто друг от века милыйВсходил со мною на крыльцо.1929

* * *

И вовсе я не пророчица,Жизнь моя светла, как ручей,А просто мне петь не хочетсяПод звон тюремных ключей.<<1930-е>>

ЗАКЛИНАНИЕ

Из тюремных ворот,Из заохтенских болот,Путем нехоженым,Лугом некошеным,Сквозь ночной кордон,Под пасхальный звон,Незваный,Несуженый, —Приди ко мне ужинать.1935

* * *

Привольем пахнет дикий мед,Пыль – солнечным лучом,Фиалкою – девичий рот,А золото – ничем.Водою пахнет резедаИ яблоком – любовь,Но мы узнали навсегда,Что кровью пахнет только кровь…И напрасно наместник РимаМыл руки перед всем народомПод зловещие крики черни;И шотландская королеваНапрасно с узких ладонейСтирала красные брызгиВ душном мраке царского дома…1933

* * *

Зачем вы отравили водуИ с грязью мой смешали хлеб?Зачем последнюю свободуВы превращаете в вертеп?За то, что я не издеваласьНад горькой гибелью друзей?За то, что я верна осталасьПечальной родине моей?Пусть так. Без палача и плахиПоэту на земле не быть.Нам – покаянные рубахи,Нам – со свечой идти и выть.1935

БОРИС ПАСТЕРНАК

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,Косится, смотрит, видит, узнает,И вот уже расплавленным алмазомСияют лужи, изнывает лед.В лиловой мгле покоятся задворки,Платформы, бревна, листья, облака.Свист паровоза, хруст арбузной корки,В душистой лайке робкая рука.Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоемИ вдруг притихнет – это значит, онПугливо пробирается по хвоям,Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.И это значит, он считает зернаВ пустых колосьях, это значит, онК плите дарьяльской, проклятой и черной,Опять пришел с каких-то похорон.И снова жжет московская истома,Звенит вдали смертельный бубенец…Кто заблудился в двух шагах от дома,Где снег по пояс и всему конец?За то, что дым сравнил с Лаокооном,Кладбищенский воспел чертополох,За то, что мир наполнил новым звономВ пространстве новом отраженных строф, —Он награжден каким-то вечным детством,Той щедростью и зоркостью светил,И вся земля была его наследством,А он ее со всеми разделил.1936

* * *

Не прислал ли лебедя за мною,Или лодку, или черный плот? —Он в шестнадцатом году весноюОбещал, что скоро сам придет.Он в шестнадцатом году весноюГоворил, что птицей прилечуЧерез мрак и смерть к его покою,Прикоснусь крылом к его плечу.Мне его еще смеются очиИ теперь, шестнадцатой весной.Что мне делать! Ангел полуночиДо зари беседует со мной.1936