Серп демонов и молот ведьм

И никто не обратил внимания на еще дрожащих от страха высот Моргатого и Акынку, которые пробрались, крадучись, на зады, где лежала на плоском, как банка, Гуталине попона, приподняли ее, и мистик и растлитель школьниц харкнул комком желтой слюны на бывшего соперника и ушел, а мачо, оглянувшись, расстегнулся и попытался дрожащими руками туда же на могучего рикшу справить малую нужду. Заслуженный инвалид-культурист дамских скачек лежал в виде, как будто его взяли за зад и вывернули наизнанку, неряшливыми кривыми швами наружу. Ужас на секунду обуял Моргатого, и лишь одна или две капли сумели выпасть из дрожащего в страхе гоминида. И он побежал, семеня, припадая на одну ногу и застегиваясь, прочь, за уходящей толпой.

Отчаянно быстрая для здешних дорог машина дала кругаля на оформленной под рынок площадочке с брошенной и начинающей киснуть сметаной и еще свежими яйцами, и из машины выскочили еще двое посетителей торжеств.

– Где? – крикнул Сидоров, вращая головой и щурясь, будто он никогда в этих местах не был.

– Там, – ткнула рукой Екатерина Петровна, и они стремительно зашагали в сторону шевелящегося праздничного стойбища.

А литератор, оглядываясь, вороша волосы и шевеля вдруг онемевшей шеей, поплелся по принимавшей достойный вид дороге, по которой уже можно было, если не озираться и не тереть спину, пройти. Ежесекундно не ковыркаясь на колдобинах.

Но газетчик, почти бежавший мимо церкви и даже оборачивающийся на мчащуюся за ним особу, вдруг остановился, будто стукнулся головой о невидимую стеклянную стену волшебного ящика для особых фокусов. Запыхавшаяся и глубоко дышащая практикантка посмотрела из-за его спины внутрь фиктивного пространства: переминались и божились несколько старух, огромная мятая измызганная понятными словами простыня покрывала покатый холмик, сидел рядом с холмиком молоденький дурачок Венька как-то боком, глядел на церкву, и плечи его дрожали крупной перекатывающейся судорогой, а руку одну свою он положил на холмик и слегка поглаживал его.

Сидоров приподнял край и тут же опустил и поглядел на церкву и чахлую пристроечку возле нее. А потом сбоку глянул на спутницу. Катя встретила его взгляд и тихо, будто садящаяся на воду на излете крупная птица, опустилась рядок с Веней. Через минуту она подняла руку и несколько раз нежно, осторожно и ласково погладила Веню по голове. Мальчик поднял на женщину глаза и покачал головой в разные стороны, как делает ромашка на переменчатом ветру.

– Хочешь, посиди где-нибудь здесь? Я пойду, – спросил журналист. Женщина совершила тот же, что и Веня, фокус головой и тяжело поднялась.

– Идем, – тихо сказала она, и гораздо медленнее, чем раньше, они потащились вдоль колеи вниз, к бывшему дому Дуниного Парфена.

Надо сказать, что праздник «Сошествия в рай», братания и ненависти «своих и нет», сабантуй чиновников, служащих и сторонников культов, а также телевизионных дел мастеров приобрел к этим двенадцати часам несколько новые окрасы. После колокольного бума грехопадений еще вспыхивали временами сумбурные речи со взаимными проклятиями и предъявлением тяжких грехов, еще взрывались в усилителях песенки караоке, или кривлялся пару куплетов девичий гадюшник, а то вдруг заводил под управлением старика в медной каске старинную песню хор юных пожарников, но тяжелая и ясная надпись на простыне слухом и шепотом переметнулась на веселящихся и записавшихся на особый маршрут. Кто-то вдруг отступился, опасаясь пиратского черепа, – был суеверен, а другой кто-то просто переменился в настроении: вместо тихого скандального перформанса с приятным шутейным побиванием противных морд вдруг вылезла сиреневой страшной рожей совсем другая история. Впрочем, и это мнение кажется тут условным, частным, как показалось неустойчивому и впечатлительному литератору H., а по-прежнему многие орали, взрывалась музыка, и в каком-то углу Иванов-Петров дергал и рвал пиджак «Гришке – три процента», а тот отвечал полной взаимностью, и рядом стоял, держа лошака под уздцы, безразлично наблюдающий потасовку Акын-ху.

Еще надо заметить, что приемный и сборный пункт по походу в рай ровно в двенадцать открылся, щелкнуло окошечко кассы, и в нем оказалась, как в старой пореформенной фотке освобожденного крестьянства, растерянная рожа гражданина Парфена. С высоких новых тесовых ворот с перекладины глядел лозунг-кумач «ПОШЕЛ В РАЙ», и торжественную ленточку, перегораживающую уложенную в кафель дорожку, поскольку из начальства разрезать никто не пришел, – просто сорвал твердой рукой новый хозяин Парфеновой волшебной избы человек Алик, специалист по рыбной и иной части.

Журналист и Екатерина Петровна двумя соединенными тенями сновали в лакунах крутящегося вяло карнавала, надеясь углядеть молодых людей. И вдруг Катя что-то увидела, глаза ее лихорадочно загорелись, и она, как сомнамбула, двинулась в сторону, а Сидоров недоуменно уставился на нее. Там, недалеко от мощного телетрейлера, возле запасных софитов и бегающих туда-сюда телеоператоров, в окружении нескольких статистов в серых одинаковых, будто форменных, брюках и серых в полоску закатанных по локоть рубахах сидел человечек на опрокинутом фанерном ящике. Он безучастно глядел вперед себя и вяло копошился вилкой в открытой банке рыбных консервов, наверное в «севрюге в томате». Екатерина Петровна приблизилась, Сидоров нерешительно последовал за ней.

Женщина подошла к техническому помосту и сказала тихо:

– Ты.

Человечек не шевельнул и глазом.

Катя перешагнула через вьющиеся силовые кабели и вступила на помост.

– Ты! – крикнула она. – Сволочь!

Молодые специалисты осторожно встали возле жрущего консервы, не слишком тесня его.

– Тоже приперся сюда. Гадина! – крикнула практикантка и сделала шаг вперед.

С закатанными рукавами несколько «ассистентов» выставили руки, и один или двое миролюбиво промямлили:

– Не стоит, Екатерина Петровна… Ну, что уж волноваться… такой день хороший… Екатерина Петровна, будьте так добры… Просим вас, будьте любезны…

Катя еще поглядела на человека и, выставив и направив на него острые розовые когти, бросилась в атаку.

Ашипкин, а это был он, невозмутимо сидел на ящике и глядел в сторону.

Визжащую и орущую Катю стражи сдержали, выставляя вежливо локти и плечи, принявшие на себя удар острых предметов. Ну что поделаешь, такая денежная работа!

– Паскуда! – орала практикантка. – Мразь. Весь праздник испортил. Приперся. Морду разукрашу!

Потом, рыдая, уселась на крутящиеся толстые провода и стала глотать и глубоко вздыхать, ловя ртом воздух.

Сидоров положил женщине руку на плечо:

– Катя, не надо.

Она опять вскочила, поглядела на орудующего вилкой и вдруг сорвала с груди аметистовую любимую огромную брошь и запустила в человечка, обозначив его под конец: «Тухлятина!». А потом поплелась прочь, и Сидоров пошел за ней.

Тут Ашипкин встал с грязного ящика и отшвырнул в сторону вилку, а потом и банку с низко летящей рыбой.

– Пускай приходит! – крикнул он.

Сидоров понял, что этот спич обращен к нему, к обозревателю возрождающейся газеты. И обернулся.

– Скажи Ему, пусть Он идет сюда, – скривился Ашипкин и вдруг ернически с приплясом покривлялся, совершив ногами и руками кривые и дурацкие пассы. И сделал в мольеровском духе придурочный реверанс. – Мы ждем! Где Ты? – воздел клоун руки вверх, к небесам. А потом предъявил непечатный жест. – Тебя нам здесь не хватало. Приходи, а там посмотрим Кто Кого! – и опять рухнул на ящик.