Серые тени

— Что же вы, дорогая? — с мягким удивлением пожурила она девушку. — Собираетесь пройти мимо? Не разочаровывайте меня так.

В первую секунду мелькнула мысль: а не обидеться ли? Но Таша не хотела растрачиваться на отрицательные эмоции, а потому сосредоточилась на подтексте. Разочаровать баронессу? Каким же образом? Ведь она ничего еще не видела и никаких вердиктов не выносила. Или… Взгляд снова метнулся к бело-голубой вазе, и девушка мысленно охнула. С ее стороны было просто грубостью по отношению к ценнейшему реликту не узнать его.

— Ваза из королевской коллекции Тиаланы Третьей?

Инара Хегборн одобрительно улыбнулась, качнув головой. Уже с куда большим почтением Таша протянула руки к вазе, замечая, как начали дрожать пальцы. Ведь этому предмету самое место в музее, да и то не каждый из них решится выставить такое сокровище на всеобщее обозрение! Тиалана Третья — последняя королева, стоявшая во главе их государства. Ее сверг собственный сын, прилюдно казнив родительницу на центральной площади Делоры, приказав забыть само имя великой королевы. Он позволили своим сподвижникам разграбить ее дворцы, разнести по камушкам имения и перестрелять водившихся в ее садах животных (и не только диких). Таораш настолько же сильно ненавидел собственную мать, насколько сильно ее любил народ. Ненависть к той, что, по его мнению, украла у него трон после ранней смерти отца, выплескивалось на все, что хоть как-то было связано с ее именем. Безумный сын не пожалел даже больниц, библиотек и странноприимных домов, названных в честь Тиаланы. Большую часть своего правления он посвятил уничтожению того, что она создала. И с того времени только единичные предметы сохранились в целостности и сохранности, спасенные ее верными сторонниками или просто вовремя наложившими на них лапу слугами. Подделки всплывали часто — пару раз Таша видела их в кабинете отца, который, посмеиваясь, объяснял дочери, почему это именно поздняя и грубая фальшивка. Наткнуться же на такую редкую вещь вот так запросто, в обычный служебный день, — невероятно.

— Невероятно, — вслух повторила Таша, скользя самыми кончиками пальцев по тонкому фарфору и все еще не находя в себе сил поверить, что прикасается к настолько древней истории: Тиалана Третья правила Аладой более тысячи лет назад. До этого самым старым, с чем доводилось сталкиваться молодой видящей, был портрет одной дворянки, принадлежавший кисти неизвестного художника, но ему по самым точным данным было не больше четырехсот восьмидесяти лет. Это же… За такую ценность и убить можно. Неужели вор, залезший в этот дом за какой-то картиной (хорошо, пусть не какой-то, но пейзажи инара Гобельта по сравнению с вазой из коллекции Тиаланы — просто дешевая мазня по холсту), понятия не имел, мимо чего прошел? Или для него это не имело значения? Или странный грабитель просто не смотрел по сторонам, торопясь произвести замену и оставить свою фирменную 'подпись'? В любом случае, будь Таша на его месте, тоже опростоволосилась бы по полной: едва не сшибла со стола столь драгоценную вещь и даже не сразу опознала, что чуть было не…

Звезды, она же действительно чуть было не разбила эту вазу! Да ей бы жизни не хватило, чтобы расплатиться с инарой Хегборн за такую ценность!

Баронесса, заметив, как резко побледнела Таша, испуганно взирающая на фарфоровую 'безделушку', успокаивающе похлопала девушку по руке:

— Не переживайте, дорогая инари Ллоривель. У вас бы при всем желании не получилось скинуть эту вазу со столика: каждый экспонат моей коллекции защищен воздушным пологом, жестко ограничивающим его движение даже по подставке. Помимо прочих мелких сюрпризов… Не настолько я еще выжила из ума, чтобы так подставлять своих малюток, ведь слуги — да и гости — бывают порой так неуклюжи… Но запрятать их где-нибудь в подвале, подальше от чужих глаз, тоже не могу — они должны жить и дышать, должны впитывать людское восхищение. Правда, в большинстве своем многие, кто бывает у меня дома, даже не подозревают о том, мимо чего проходят. По крайней мере, никто, кроме вас, еще не отдал должное какой-то там вазочке, стоящей в коридоре. Тем неприятней мне было понять, что вместо 'Рассвета над холмами Велиоры' Гобельта висит чья-то грубая копия.

— Вы… видящая? — неуверенно поинтересовалась Таша, отворачиваясь от вазы. Хотя перед глазами все еще продолжало стоять великолепие тонкой зелено-голубой росписи, такой невероятно нежной и искусной. Говорят, зелено-голубой был любимым цветом Тиаланы, поэтому вся ее посуда, все, что окружало ее в повседневной жизни, было выполнено именно в нем. Добиться такого оттенка, какой получали древние мастера, удалось только лет двести назад, тогда и появились первые более-менее качественные копии. Но ведь предметы того времени — это не только цвет. Это тончайший фарфор, это собственный стиль художника, это внимание и любовь мастеров к каждой детали…

— Нет, Таша. Я просто очень люблю историю и искусство. Печально лишь, что не с кем разделить эту любовь — мои дети, увы, весьма равнодушны к красоте.

Баронесса грустно улыбнулась и потянула девушку дальше по коридору, который, как через пару шагов поняла видящая, был гордостью инары Хегберн. Крыло, отведенное ею под демонстрационные залы, было словно целиком украдено из какого-нибудь музея. Выставленные для того, чтобы ими любовались, кинжалы, картины, напольные и настольные вазы, кубки и блюда, люстры и подсвечники, статуэтки и часы… все это подавалось зрителю в наилучшем свете и явно бы сделало честь любой художественно-исторической галерее. Таша, переступая очередной порог, в первые секунды забывала дышать — настолько не верилось, что в обычном особнячке в центре Делоры можно встретить такое чудо. О стражах, которые, по идее, должны были идти следом за ними, девушка забыла еще около древней вазы. Чувствовала себя едва ли не ребенком, получившим неожиданный и очень дорогой подарок (не в плане цены, а по эмоциональному наполнению). В памяти воскресли эмоции, которые видящая испытывала, будучи еще маленькой девочкой: тогда отец брал ее с собой на работу, и Таша часами могла просиживать в реставрационной лаборатории или выставочном зале, завидуя и восхищаясь. Каждый предмет, на который падал взгляд, вызывал восторг и неверие.

И тем больнее было наткнуться на черное, уродливое пятно среди всего этого великолепия. Нет, картина была яркой, солнечной, красивой настолько, насколько вообще можно передать красоту летнего дня на холсте, но… Не оригинал. Это чувствовалось сразу. С обостренным восприятием, обусловленным способностями, видящей почти физически неприятно было смотреть на копию знаменитой картины. Каждый предмет в комнате дышал, имел свою жизнь, свою историю, стремился поделиться ею с окружающими, зачаровывая своей неповторимостью и шармом прожитых столетий. Пейзаж 'Гобельта' ощущался как ребенок, которого посадили в комнату к старикам: он был новым, не несущим на себе отпечатка прошедших столетий, несмотря на то, что подделка была выполнена мастерски: даже мелкие трещинки и следы 'старения' смотрелись органично и естественно, прогоняя мысли о подмене. Наверное, нужно искренне любить картину и потратить не часы даже, а месяцы и годы на ее изучение, чтобы мгновенно понять разницу между оригиналом — и талантливой, но копией. Или обладать даром видящей.

Под заинтересованным взглядом баронессы Таша опустила плечи и повернулась к хозяйке:

— Подделка.

Несмотря на новость, инара расцвела улыбкой:

— Именно это я и хотела услышать. Теперь-то вашим коллегам не удастся закинуть мое дело в дальний пыльный угол, а потом и вовсе удачно потерять его. Вы ведь проследите за тем, чтобы расследование велось как следует, инари Ллоривель?

Таше хотелось сказать, что для этого у нее ни опыта, ни заинтересованности не хватит, но отказать вдовствующей баронессе не сумела:

— Разумеется.

— Буду рада видеть вас в любое время, Таша, — инара снова подхватила видящую под локоть, направляясь в основную часть дома, где их дожидались стражи. — И с новостями о ходе расследования, и просто в гости. Всегда приятно поговорить с человеком, понимающим и знающим искусство.

Визиты по оставшимся пяти адресам позволили сделать однозначный и крайне неприятный вывод: кражи имели место быть. По какому принципу вор выбирал картины и что им вообще двигало, когда он решил усложнить себе жизнь подменами, предстояло разобраться позже, при непосредственном участии в расследовании прогнозистов, психиатров и информаторов с черного рынка, а пока нужно было сообщить о новом деле Рику, который явно этому не обрадуется: Управлению забот и без того хватало. Смириться с предстоящим ворчанием капитана Ирлина помогала только надежда на то, что недовольство результатами ташиного непослушания приглушит его страсть.

И сколько уже можно себя обманывать?..

Едва Таша вошла в кабинет, ее поймал в объятия Деррик. За спиной щелкнул замок — дверь оказалась заперта. Он ее что, караулил тут?

— Ты невозможна, — прошептал Рик, уткнувшись видящей в макушку. — Ни дня без неприятностей.

Возразить и возмутиться — вообще-то, она никаких неприятностей никому не доставляет! — ей не дали. Недовольный тем, что рыжие локоны собраны в хвост, Рик стянул с волос ленту и удовлетворенно вздохнул, пропуская пряди меж пальцев. Отступая назад — и утягивая следом Ташу, — Деррик прошел к столу, сев на самый его край. Девушку из рук, которую он прижимал к себе, словно законную добычу, так и не выпустил. Какое-то время они молча стояли, пока видящая снова не зашевелилась:

— Может, отпустишь?

— И не подумаю, — лениво отозвался Рик, перебирая ее волосы и не позволяя поднять голову со своего плеча.

— Мне не очень-то удобно.

Раздраженно фыркнув, Деррик забрал у нее сумку, отбросив куда-то на стул за собой — и, судя по звуку, промахнувшись, — подтянул Ташу ближе и, глядя в зеленые глаза, сумрачно поинтересовался:

— Еще претензии?

— Пить хочу…

Его взгляд мгновенно переместился на ее губы. Таша судорожно сглотнула, ощущая, как руки на талии сжались сильнее.