Сержант и капитан

— Ты сам ко мне пришел, и еще требуешь, чтобы я перед тобой оправдывался? Сколько лет я прожил, не твое дело, но если уж хочешь знать, приписал я себе годы, когда в Добровольческую армию вступал. Не восемнадцать мне было, а пятнадцать, когда в первый раз я себе годы приписал. Но рослый я был и сильный, и хитрый, чего скрывать, слава Богу, папаша-купец научил. Пятнадцать лет мне было, понимаешь ты? Год я воевал, и прапорщика получил за храбрость. И тогда же был переведен в только что сформированный Третий Марковский полк, так что мне сейчас, Никита, девяносто шесть лет, в конце года девяносто семь исполнится. Вот и получается, что всего шестнадцать лет я прожил своей жизнью, а все остальное — чужой. Вот как, Никита, получается.

— Почему ж так получилось, Тимофей Васильевич? — Никите было невыносимо стыдно за то, что он усомнился в честности этого благородного деда.

— Ты, Никита, воевал?

— Воевал.

— В Чечне?

— Там, Тимофей Васильевич.

— Ты за справедливость воевал, как считаешь?

— Убежден.

— Так вот представь, Никита, что ты сражаешься за справедливость и проигрываешь, и оказываешься на территории противника, и живешь на этой территории всю свою оставшуюся жизнь. И никому не можешь объяснить, что все это было несправедливо. Я потому-то до таких лет и дожил, что все ждал, что наступит время, и я смогу объяснить людям правду. Это время так и не пришло. Слава Богу, пришел ты. Я знаю, зачем ты пришел, и потому позволь мне, старику, рассказать тебе всю историю от начала до конца, как я ее помню. Восемьдесят лет она сидела во мне, и ты первый и последний человек, которому я могу ее рассказать.

История Аркадия Лавочкина, прапорщика третьего батальона Третьего офицерского генерала Маркова полка

То, что доброволец Лавочкин приписал себе годы, в Добровольческой армии, и в первом Марковском полку в частности, никого не интересовало. Важны были его убежденность и желание.

Старовер-отец, Василий Тимофеевич Лавочкин, был купцом справедливым, но жестким. На беду своим собратьям по цеху, он умел, и главное, любил читать. Он вычитал два главных слова для предпринимателя — «конкуренция» и «спроспредложение» и после этого разогнал конкурентов по окрестностям Саратова. Маленькому Аркаше было тогда десять лет. Кроме того, на беду Аркаши, папа познакомился с заезжим немцем-колонистом, который объяснил папе, что сила создаваемой империи не в создателе, а в наследнике. Василий Тимофеевич тут же взял за воротник Аркашу, до этого гонявшего голубей на крыше и расстреливавшего из рогатки проходящих мимо дворняг, и приставил к делу. Сестру Алевтину, что на два года старше была, папаша не тронул, что Аркашу сильно обидело. И он решил, несмотря на свое малолетство, доказать отцу, что тот не прав, и приготовился портить имущество. Но первое, что поручил ему отец, было наблюдение за приказчиком при принятии товара. И маленький Аркаша, сам того не желая, на второй день поймал приказчика на воровстве. Папа подарил ему после этого немецкую двустволку «Три кольца» — самый желанный подарок и сказал:

— Ты, сын, не мне помог. И не себе помог. Ты помог рабочим, про которых я думал, что это они меня обманывали, а обманывала эта сволочь зажравшаяся. Ты, сын, доброе дело сегодня сделал.

С этого момента Аркаша Лавочкин решил, что он — мужчина и что отцовская сторона — правильная сторона. Купеческий дом Лавочкиных владел в Саратове всего лишь магазином в нижнем этаже трехэтажного отцовского дома и трактиром через улицу напротив. Отцу нужна была помощь. С десяти лет Аркадий таскал на своих плечах мешки с мукой, проверял счета в лавке и трактире, дрался с подосланными конкурентами поджигателями и одновременно с этим честно учился в школе. Мама, Марфа Семеновна, смотрела на все это и причитала:

— Аркаша, сыночек, ты себя береги, и батюшку нашего береги. Он мир изменить хочет, а господь наш небесный лучше знает, когда и что менять. Так что ты батюшку слушайся, помогай ему во всем, но и за ногу удержать его старайся, чтобы он поперек времени бежать не старался.

Через год пришел четырнадцатый год, и началась Первая мировая война. В Саратове почти ничего не изменилось, лишь в городские больницы и госпитали стали прибывать раненые. Аркадию было всего одиннадцать, но он изо всех сил рвался на фронт. Но папа второй и последний раз в жизни взял его за воротник, и сказал:

— Всему свое время, сын. И каждому — своя война (отец воевал в русско-японскую, был ранен под Мукденом и имел солдатского Георгия). Ты мал со мной работать, не то что на войну ходить. Но ты силен не по годам, и потому сможешь потерпеть.

Сам отец утерпеть не смог. Он ушел на германский фронт унтер-офицером, оставив дела на дядю Петра Тимофеевича, и дядя благополучно начал разваливать отцовское дело. Но развалить до конца все же не успел. Отец без левой руки и со вторым Георгием на груди в 1917 году вернулся с войны, дал дяде пинка под зад прямо в конторе на глазах у приказчиков и снова взял управление в свои руки. Аркаше шел к тому времени пятнадцатый год, и ростом он был на пару вершков выше отца. Два года тяжелого физического труда развили мускулатуру, а отсутствие отцовского надзора — самостоятельность и здоровую наглость. Отец был для Аркаши самым храбрым, самым умным и самым предприимчивым человеком на земле. Он изо всех сил хотел совершить что-то достойное и больше всего боялся, что война закончится раньше, чем он повзрослеет. Он готовился к своей собственной войне, читал книги по военной истории, по тактике, научился отлично стрелять, ездить верхом, стал изучать немецкий язык. Месяц наблюдал Лавочкин — старший за сыном, и неожиданно за обедом спросил Аркашу:

— Если ты так стремишься подвиг совершить, почему до сих пор не сбежал?

Аркадий честно ответил, что уже почти был готов сбежать, но все откладывал побег, потому что без благословления батюшки и матушки он идти на войну не решается. Отцу понравился этот противоречивый глупый ответ. Мама заплакала.

На следующий день Василий Тимофеевич в конторе вызвал сына к себе в кабинет. Он вынул из кассы двести рублей и вручил их Аркадию со словами:

— Могу я, сынок, приказать тебе остаться дома, потому как родитель твой. Но раз ты не для глупостей каких из дома рвешься, а родину защищать, то я тебя отпускаю. Отправляйся в Москву, в Александровское военное училище. Там открылись ускоренные четырехмесячные курсы для юнкеров. Явишься к капитану Стрельцову, он был моим ротным, по ранению списали, скажешь, что от меня. Года свои скроешь, скажешь, что восемнадцать. А бумаги соответствующие я тебе уже выправил. Никогда себе этого не прощу, но если не отпущу тебя и благословения тебе своего отцовского не дам, ты меня никогда не простишь. Ступай с Богом, простись с матушкой и помни: опозоришь меня, струсишь в бою или швали этой разбуянившейся поверишь — домой не возвращайся, не пущу.

Отец знал, что говорил. Гибель империи приближалась. Но полный благородных устремлений Аркадий об этом не задумывался. Мужчина с виду, в душе он оставался маленьким ребенком и не замечал того, что происходит вокруг Старая Россия летела в тартарары.

На курсы при Александровском военном училище он поступил без труда. Капитану Стрельцову было достаточно услышать имя унтер-офицера Лавочкина, и Аркадий был тут же зачислен. Учиться было не тяжело, большинство предметов — закон божий, русский и немецкий язык, военная история и география были в условиях военного времени отменены. Остались, в основном, муштра и стрельба. Аркашин выпуск должен был состояться в конце октября семнадцатого года, но случился Октябрьский переворот, и Аркаша так и не попал на германский фронт. Вместо этого он попал на войну в самом центре Москвы. Юнкера восстали и почти неделю дрались с большевиками. Аркадий Лавочкин был легко ранен около Никитских ворот. И своего первого врага он застрелил именно там. Цепь большевиков начала наступать со стороны Тверского бульвара. Юнкера, что были с Аркадием, тоже никогда не стреляли в живых людей. Никто не побежал, но никто и не знал, что делать. Стрелять не поднималась рука. Преподаватель тактики капитан Архипцев рявкнул:

— Стреляйте, сукины дети, иначе все помрем!

Офицерский патруль на противоположной стороне улицы открыл по большевикам ураганный огонь. И тут Аркаша решился. Он взял в прицел перебегающего от дерева к дереву человека в черном картузе и потертой рабочей куртке с маузером в руке, сделал небольшое упреждение на его бег и нажал курок. Человек на бегу сложился пополам и упал. Аркаша понял, что убил человека.

Назавтра было объявлено о капитуляции. Старые генералы решили судьбу молодых юнкеров. Аркадию Лавочкину негде было прятаться, у него не было в Москве хороших знакомых, а тех, кто стал друзьями на курсах, поубивали в уличных боях. Природная интуиция подсказала ему, что нужно отправляться домой, хотя в тот момент офицерам и юнкерам казалось, что ничего страшного не произойдет. Все разойдутся по домам, смирятся с новой властью и заживут нормальной жизнью.

Аркадий быстро и безо всяких проблем добрался до дома, но опоздал. Непримиримый характер отца не понравился новой власти. За ним пришли, но он стал отстреливаться из охотничьего ружья. С одной рукой он был плохим бойцом. Отстреливая оба ствола, он отдавал ружье матери, и она перезаряжала его. Об этом рассказал Аркадию отцовский приказчик Макарыч, которого отец во время перестрелки отправил из дома через черный ход. Через десять минут все было кончено. Отец и мать Аркадия погибли, и где их могилы, никто не знает. Дом вместе с конторой разграбили и сожгли. Макарыч посоветовал Аркадию отправляться на Дон, к генералам Корнилову и Алексееву. Так он оказался в Добровольческой армии, в Офицерском генерала Маркова полку. Потом были бои, походы, ранения и долгожданные погоны прапорщика.

С середины восемнадцатого года Аркадий Лавочкин сражался в рядах Марковского полка, который после гибели генерала Маркова стал именоваться Первым Марковским. В июле девятнадцатого года сформировали Второй Офицерский генерала Маркова полк, а в сентябре — Третий. Шестнадцатилетний прапорщик Аркадий Лавочкин получил под командование взвод. А ротным командиром стал капитан Корнилов Иван Павлович. Их третий батальон сражался под Кромами. Тогда-то и случилась история, которая привела Никиту Корнилова на Закромский Хутор.