Сержант милиции (Часть 1)

– О, да нам вместе! У меня туда назначение. На завод. Может быть, вы мне о городе расскажете, ведь вы, очевидно, местный, уралец?

Старик молчал. Юноше стало неудобно. Он понял, что с ним не хотят разговаривать. Бесцельно шаря по карманам, он вытащил бритвенное лезвие и от нечего делать стал подрезать ногти.

Увидев в руках молодого человека лезвие, старик нащупал ремень своей полевой сумки и вкрадчивым голосом спросил:

– Ты вот ответь мне сначала - зачем у тебя эта бритовка?

Молодой человек недоуменно смотрел на деда.

– Да, да. Зачем? Ни один путевый человек бритвой ногти не обрезает.

– Папаша, вы явно не в духе, - сказал молодой человек и застенчиво улыбнулся.

– Знаем мы эти разговорчики. Говорил я в Москве с одним субчиком. Про все говорил: и про Урал, и про брата, и про Пролетарскую улицу. До того договорился, что чуть без сумки не остался. Тоже вот с такой бритовкой ходит.

Видя, что разговора не получилось, молодой человек извинился и полез на свою среднюю полку, сопровождаемый все тем же подозрительным взглядом уральца.

– Да, так оно будет верней, - бойко заключил дед и, отвернувшись снова к окну, добавил: - И сумка будет целей.

Последних слов уральца молодой человек не слышал. Улыбнувшись причудам старика, он поудобней лег на своей полке, положил голову на скрещенные руки и через минуту, залюбовавшись бескрайней равниной, которая вдали казалась неподвижной, забыл о старике из Верхнеуральска.

7

Громадные стрелки часов, вмурованных в расписную стену, показывали одиннадцать вечера.

Тосты, тонкий звон сдвинутых бокалов, пробочные выстрелы шампанского, приглушенная песня за дальним столиком, горячие споры, восторженные излияния чувств...
– все это, переплетаясь во что-то единое, сливалось в монотонное гудение, характерное для первоклассного столичного ресторана в вечерние часы. Это гудение напоминало гул басовой струны гитары. Дернули струну и не остановили.

С подносами на вытянутых руках между столиками сновали официанты. В своих черных пиджаках и белых манишках с черными галстуками они чем-то напоминали артистов оперетты.

В конце зала на невысокой эстраде, под оркестр, молодая, стройная певица в длинном декольтированном платье пела веселую песенку:

...Когда сирень

И майский день

Друг друга, не стыдясь, целуют,

Пускай смешно,

Пускай грешно,

Но я тебя ревную...

Алексей был уже изрядно пьян. Пряди его потных волос падали на лоб, отчего он поминутно встряхивал головой.

– Друзья! Какие вы счастливые, что живете в Москве!

Он встал и, намереваясь продолжать излияние своих чувств, сделал широкий жест рукой. Подбежавший официант перебил его.

– Чего прикажете?

– Шампанского!..
– распорядился Алексей.

– Слушаюсь, - шаркнул ногой официант и засеменил от столика.

– Смотри не разорись, Алеша, - посочувствовал Князь.
– Я, как назло, с собой денег не захватил, а эта братва - сам видишь, студенты.

– Ерунда! Я плачу, - махнул рукой Северцев.
– Этот вечер - мой первый вечер в Москве. На всю жизнь он останется в моей памяти. О нем я обязательно напишу стихи. Толик, вы любите стихи? Помните:

Москва, Москва! Люблю тебя, как сын,

Как русский, - сильно, пламенно и нежно!

Люблю священный блеск твоих седин

И этот Кремль зубчатый, безмятежный.

Толик пустил кольцо дыма, улыбнулся, но ничего не ответил.

– Мировые стишки, аж за душу берут. Я тоже люблю Москву... Неужели сейчас сочинил?

– спросил Серый, жадно уплетая заливную осетрину с хреном.

– Нет, они написаны давно, и не мной, а Лермонтовым. Я очень люблю Лермонтова.

– Да, Лермонтов - это сила!
– в тон подхватил Князь.
– Я тоже, когда был студентом, сочинял стихи. Да еще какие стихи!.. Эх, Алешенька. Помню, читаю их студенткам - плачут... Подлец буду, плакали. Давай выпьем за поэтов. Хорошие они ребята.

Когда официант с выстрелом раскупорил бутылку шампанского и разлил вино по бокалам, Северцев снова встал.

Серый, не обращая ни на кого внимания, жалобно скулил пропитым голосом:

Ты уедешь к северным оленям,

В знойный Туркестан уеду я...

– Друзья!
– перебил Алексей гнусавое причитание Серого.
– А помните у Пушкина:

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым...

Какой блеск, какая музыка! Выпьем за то, что Пушкин родился на русской земле!

– Уважаю земляков, - поддакнул Серый и чокнулся со всеми.

Свой бокал Князь выпил последним и подозвал официанта.

– Отец, рассчитаемся.

– Четыреста семьдесят рублей семьдесят копеек, - сказал официант и положил на стол счет.

– А точнее?
– Князь скривил пьяную улыбку с прищуром.

– Можете проверить, - пожал плечами официант и начал скороговоркой перечислять вина, закуски, цены, но его остановил Алексей.

– Друзья, не будем мелочными. Папаша, получите, пожалуйста.
– Он достал бумажник и вытащил из него пачку сторублевок. Глаза Серого загорелись. Он уже потянулся в инстинктивном движении к бумажнику, но Князь вовремя успел на него цыкнуть:

– Убью, подлюга!..

Недовольный, Серый стал ковырять вилкой в холодной закуске.

Отсчитав пять бумажек, Алексей протянул их официанту. Официант долго не мог подсчитать сдачу. Путаясь, он начинал снова перебирать мятые и замусоленные рубли.

– Оставьте это себе, отец, - отодвинул Алексей сдачу.
– Вы замечательный человек. И вообще все красиво... Как в сказке.

Вставая, он пошатнулся, но Князь поддержал его.

– А можно попросить оркестр сыграть что-нибудь такое, чтоб...

– А что бы ты хотел, Алеша?

– Ну, скажем, "Тройку".

– Алеша, по заказу оркестр играет только вот за это, - Князь потер большим пальцем об указательный.
– Бросать их на ветер не стоит, они тебе еще пригодятся.

– Ерунда! Вы не правы! Прав Блок. "Вся жизнь встает в шампанском блеске". "Тройку!" Закажите, пусть играет "Тройку".
– Алексей уже совсем было направился к оркестру, но Князь его удержал:

– Алешенька, ты устал и изрядно выпил. Домой, домой... Не забывай, что ты еще в университете не был.

– Да, да, да...
– словно чего-то испугавшись, ответил Алексей, - я еще не был в университете. Не был. Не бросайте меня.

– Как тебе не стыдно? Что ты говоришь? Бросить тебя в такую минуту?!

Взяв под руку Северцева, Князь позвал Толика и подал ему номерок от гардероба.

– Возьми Алешин чемодан и подходи к такси. Только быстрее.

Все четверо, поддерживая друг друга, пьяной походкой направились к выходу.

Не плачь, мой друг, что розы вянут,

Они обратно расцветут.