Сержант милиции. Обрывистые берега

— Я вас понял… Но хочу, чтобы и вы поняли меня. Повторяю: если вы хоть еще один раз дотронетесь до меня или унизите меня — я задушу вас!.. Задушу сонного!.. Говорю это при свидетелях.

Обстановка в камере была настолько напряженной, что когда в двери открылось окошечко и разносчик пищи протянул котелок с едой, то никто из обитателей камеры Не повернулся к двери.

Глава девятнадцатая

Все четверо, арестованные по делу квартирной кражи, были помещены в следственный изолятор на Матросской тишине. Последнего в изолятор привезли Валерия Воронцова. Камеры всех четверых находились в разных корпусах, так что всякая возможность установить между собой хотя бы малейшую связь исключалась.

Следователь Ладейников, которому было поручено вести уголовное дело, после ареста четверки приехал в изолятор и первым решил допросить Николая Барыгина, по прошлой лагерной кличке Рыжий, на которого на Петровке, 38 было заведено целое пухлое досье; в нем были отражены последние четырнадцать лет его жизни. Перед тем как допросить Барыгина, Ладейников познакомился с его прошлым и мысленно уже составил себе план допроса. Больше всего он был озабочен тем, как поведет себя тройка рецидивистов по отношению к Валерию Воронцову. В его практике уже были случаи, когда отпетые уголовники по предварительному — до ареста — сговору решают: в случае провала главную вину в совершенном преступлении валить на новичка. Причем договариваются чуть ли не до сходных в мельчайших подробностях показаний, которые бывает трудно опровергнуть и разрушить даже опытному следователю, потому что пословица «что написано пером — не вырубишь топором» настолько твердо и четко проявляет себя в ходе расследования, что на всем деле она иногда стоит как неизгладимое тавро. Ладейников, как и планировал, когда принял дело по ограблению квартиры по улице Станиславского, первым решил допросить Барыгина. А поэтому сразу же, как только прибыл в изолятор, по телефону связался с дежурным по корпусу и, представившись, попросил привести к нему в комнату следователя арестованного Барыгина. Пока он ждал подследственного — еще раз пробежал взглядом по листку, где вчера вечером им были записаны обязательные вопросы, которые — не запиши их заранее — могут быть упущены или забыты. За десять лет работы следователем в прокуратуре Ладейников много раз побывал в изоляторе на Матросской тишине. А когда лет восемь назад впервые подъехал к этому изолятору, то ему бросилось в глаза: если бы не зарешеченные узорным плетением железных кружев окна, то со стороны даже коренной москвич мог бы подумать, что в этом здании располагается или иностранное посольство, или какое–нибудь учреждение культуры. В прошлом году Ладейников выехал из дома второпях и забыл, что с ним никогда не бывало, удостоверение. Хватился, что его у него не было с собой, уже у проходной в изолятор. Чтобы сэкономить время, он позвонил домой и попросил жену, чтобы та взяла такси и подвезла ему удостоверение. Местом свидания он назначил одноэтажный старенький домик на той же Матросской тишине, где в крохотном дворовом скверике пенсионеры азартно резались в дурака. Жену пришлось ждать около часа. Чтобы не слоняться без дела по улице в ожидании, когда жена привезет удостоверение, Ладейников зашел в дворовый скверик, присел на свободную скамейку неподалеку от картежников, закурил. К нему, покряхтывая, подсел старик, по виду которого можно подумать, что ему уже перевалило за восьмой десяток. Был он как лунь сед и дряхл. Старик оказался разговорчивым. Чтобы вызвать Ладейникова на разговор, он ругнул картежников, посетовал на погоду, потом, пристально глядя из–под нависших седых бровей на Ладейникова, сказал:

— Вроде бы ты не из нашего дома. Что–то я тебя раньше не видал в нашем дворе.

— Я нездешний, дедушка.

— А чего же ты сидишь в нашем дворе? Чего здесь делаешь?

Ладейников ухмыльнулся. Не говорить же старику правду, почему он здесь сидит и чего ждет.

— Нога у меня болит, дедушка. Вот шел–шел и решил немного отдохнуть. Полегче станет — и пойду.

— А куда пойдешь–то? — допытывался старик.

— Домой. Я тут у дяди был, на Матросской тишине, а его, как на грех, не оказалось дома.

— Позвонил бы вперед, договорился… — подогревал беседу старик.

— Да у него нет телефона. Домишко такой же старенький, как ваш.

— Что правда, то правда… — вздохнул старик. — В наши лачуги телефонов не ставят. Начальство в них не живет. А кто из молодых выйдет в начальство или по науке пойдет — ему тут же дают ордер в новый дом. А уж там–то все есть: балконы и телефоны, паркеты и всякие лоджи…

Чтобы не молчать, Ладейников сказал:

— Тихая у вас улочка, машин мало ходит. Да и зелени, глядите, вон сколько! Все утопает в кустах да в деревьях.

— Что верно, то верно… — крякнул старик, поправляя в руках покоробившиеся полы выгоревшей на солнце соломенной шляпы. — В Сокольниках всего хватает: и людей, и зелени, и всякой заразы. А про наш–то околоток и говорить нечего!.. — Старик отрешенно махнул рукой.

— Это почему так? — спросил Ладейников, видя, что старик хочет продолжить разговор.

— Богом проклятая верста. — Старик достал из кармана пиджака алюминиевую масленку, открутил крышку и насыпал на ладонь нюхательного табаку.

— А это как понимать? — уже не без интереса спросил Ладейников, забыв в эту минуту про жену и про удостоверение, которое она должна подвезти.

— Как хочешь — так и понимай. — Старик засунул в ноздри добрую щепоть табаку и со свистом глубоко втянул ее в себя, крутя при этом головой и дожидаясь того блаженного момента, когда подступит чих. И он чихнул… Чихнул трижды, со смаком, да так громко, что со стороны стола, за которым играли в подкидного, донеслись голоса:

— Будь здоров, дед Евлампий!

— Евлаша!.. Еще пару раз, да так, чтоб на все Сокольники!..

— Лодыри и пересмешники, — кивнул в сторону картежников старик. — E ведь, родимцы, милиции не боятся. На деньги играют.

Видя, что старик забыл о том, о чем спросил его собеседник, Ладейников повторил свой вопрос.

— Дедушка, вы сказали, что Сокольники — это богом проклятая верста. Как это понимать?

Старик вспомнил, о чем он хотел сказать, но тут же поправил Ладейникова:

— Я не обо всех Сокольниках. Сокольники большие. Я говорю про нашу Матросскую тишину да про те улицы, что рядом.

— Ну и что?

— А то, что на этой версте всякой твари по паре. Вон через дорогу — тюрьма. — Старик загнул мизинец на левой руке. — Чуть подальше, всего пять минут хода, — сумасшедший дом. — Старик загнул на левой руке безымянный палец. — Повыше, на Стромынке, — биркулезная больница, ей в обед будет сто лет. — Средний палец на левой руке старика с разрубленным и изуродованным ногтем загнулся и лег рядом с безымянным. Два оставшихся незагнутыми скрюченных пальца, судя по взгляду, брошенному на них стариком, ждали своего череда. И этот черед наступил. — На Короленке — заразная больница — четыре. — Указательный палец уткнулся в широкую морщинистую ладонь. — Кого там только нет: и сипилисных, и чесоточных, и все в волдырях…

Видя, что старик смолк. Ладейников пошутил:

— А для пятого пальца бог никого не придумал.

Старик загнул большой палец на левой руке.

— Нет, придумал и для пятого.

— Что? — спросил Ладейников.

— Богадельню на Стромынке, у Яузы… Правда, это было давно, еще при царе, сейчас, слыхал я, после студентов туда других поселили, но сколько я себя помню — в молодости моей там была богадельня.

— И все это на одной квадратной версте?

— Не веришь — вымеряй шагами. За полчаса все обойдешь.

— А тюрьма–то здесь у вас на Матросской тишине давно?

— Тюрьма–то — недавно, лет сорок, не боле. Раньше, при царе, в ней был роботный дом. Мастеровой люд в ней жил. И работали тут же.

— Сами–то в молодости чем занимались? — чтобы как–то убить время, вил дальше нить разговора Ладейников.

— Сызмальства был ломовым извозчиком. Возил с Москвы–реки с барж товары купца Смирнова. Богатый был человек. Из приказчиков выбился. К старости вышел в миллионеры. Свои три доходных дома в Москве держал: два на Арбате, а один — на Плющихе.

И дальше бы готов был Ладейников беседовать со стариком, но, завидев идущее такси, в котором рядом с шофером сидела его жена, он поспешно встал со скамьи и махнул таксисту рукой. Когда машина остановилась и жена из нее вышла, Ладейников подошел к старику и, чтобы не обидеть его таким неожиданным уходом, попрощался с ним за руку, пожелал дожить до ста лет, на что старик затряс головой.

— Вряд ли. Еще шешнадцать лет мне не протянуть. Нет, не протянуть… Ноги не те и поясницу схватывает. Да и эти вот шайтаны!.. — Старик сердито махнул рукой в сторону картежников. — С утра до вечера на нервах играют. Базар!.. Нет чтоб делом заняться, а они, как стукнет шестьдесят, так бегом на пенсию. А ты погляди на каждого: одни к одному… Об лоб хоть поросят бей, хоть в оглобли запрягай, а они дуют в карты. Да еще на деньги.