Сестёр люблю, фашистов ненавижу!
Шрифт:
– Ты эту демагогию брось, не в церковно-приходской школе!
– Готов взять потенциальный канал в концессию...
– я посмотрел на небо.
– Но нужны ресурсы!
– Вот тебе деньги и ключи от квартиры на Гривке, срок - три дня, чтобы результат был. Дави и на основной инстинкт и на инстинкт самосохранения напирай. Скоро союзники будут здесь и за работу на нациков можно запросто смазать шею мылом и повиснуть на ближайшем столбе с энергосберегающими лампами.
– Три дня... это всего две ночи... мало, через неделю готов гарантировать результат.
– Пять дней на всё про всё. И запомни, ты мне нужен здесь живой, почуешь, что рыбка ведет двойную игру - всё бросай и беги. Мы тебя в горы определим.
Морозить жопу на камнях не хотелось,
Сразу схватить быка за рога, или в данном случае корову за дойку не получилось. И на второй день осады не вышло и на третий обломилось "моё милое нацистское счастье". Я даже начал потеть в самых неожиданных местах. Время идёт, а результата нема. Но нет таких женских крепостей, которые не взял бы ослик, нагруженный косметикой. Итак, улица, бар, подбухиваем. Заарканил я валькирию просто - подошёл с важным видом и сказал: "Здорово, поговорить надо о твоей жизни и о твоей смерти". Ну как такому знатному витязю отказать было? Ладно, сидим, пьём, для расколки льда я ей чулки подарил, таких в городе днём с огнём сейчас не достанешь. Она не кочевряжилась - взяла. Выпили ещё, а потом чувствую - магнитит она меня страшно, да и её ко мне тянет. Аж искры проскакивают и ионы рождаются, а также другие заряженные частицы. Так за чем же время терять? Затарились в машину, раздеваться уже там начали, ну а потом на хату... хорошо всё-таки жить. Мебель поломали, интересно, я за неё матответственный или прокатит?
– Ты чего сказать то хотел?
– спросила валькирия, больше всего она была похоже на героиню старого доброго и сентиментального фильма "Приведение", формы для глаза мужского привлекательные, причёска короткая, а это значит, что во всяких забубённых позах камасутры волосы тебе в лицо не лезут (кто-то это любит, я - нет). Короче, девка - огонь! Только в кино такого мебельнодробительного секса не наблюдалось, как у нас произошёл.
Презервативы? Да ладно! Когда их было надевать?
– Так, два предложения - переходи на сторону сопротивления и бросай ты уже курить!
– я вынул из её рта сигарету и обо что-то затушил.
– Ничёсе ты раскомандовался! Курить не брошу!
– Так и знал, что по первому пункту возражений не будет!
– Чем завлекать то будешь, деньгами, али отростком своим?
– Так его ещё никто не называл...
Тут мы отвлеклись и довольно не скоро вернулись к вербальному общению.
– ...да что сопли жевать, скоро союзники будут здесь и за твою службу нацикам тебе минимум срок грозит немалый, а, скорее всего, или стенка или петля на фонаре. Так что самое время сделать правильный выбор.
– Ну, даже не знаю, складно говоришь...
– она потянулась, как кошка, наевшаяся сметанки.
– Ты же не только красивая, но и умная, вот и обмозгуй. Только не долго.
– Принимать в пионеры будешь ты?
– Конечно, прямо здесь и сейчас...
Начались фетишистские игры с переодеванием. Надеюсь, скрытых камер в этой конуре не смонтировали, а то перед товарищами по оружию будет неловко.
Сопротивленческий канал, таким образом, мы открыли. Пользовались аккуратно, всякое вредное для национал-социализма возили без фанатизма. Сейчас же передвижение любого гражданина довольно точно можно отследить, так что свои привычные маршруты лучше кардинально не менять. Вот и я, как ходил каждый день через положенные рогатки туда и обратно, так и продолжал всякие ништяки носить ежедневно. Но файда длилась не долго...
Обычный
день, обычный маршрут, Нелли как всегда сжимала любимого мишку Муша, я - в полном параде и с улыбкой на лице приближаюсь к пункту досмотра. Марлен нас проверяет, всё чисто. На рамке не звеним, в рюкзаках ничего подозрительного. И тут под Вагнера появился лютый группенфюрер Клаус Геймер или даже оберштурмбанфюрер в чёрном облачении (я все время их длиннючие звания путаю). Без здрасьте и пожалуйста - мы же нелюди, зачем вежливость включать?– он схватил медведя и тут же гигантским ножом его распотрошил. Всё это происходило под вспышки аккредитованного фотографа, рядом чалились операторы со своими камерами. Из вспоротого брюха Муша повалились... да, листовки там должны были выпасть... и тогда обер-упырь стал бы нац-героем. Но кроме разноцветных кусочков поролона в брюхе мишки ничего не нашли. Сюрприз!
Со злости упырь хотел ударить Нелли и я бросился на него, меня сбили с ног, потом стали пинать сапогами. Не помню, как потерял сознание, но до этого убедился - эсесовцы выпустили пар на меня и Нелли не пострадала.
Дальше неинтересно. Застенки гестапо, допросы с пристрастием, своё дело каты-палачи знали. Отбили мне почки, выбили зубы, с ногой что-то сделали (уже вне участия моего сознания, так что я не запомнил), кровь чуть выше коленки шла и болела, а уж как это по латыни называется - не знаю. А про мерзость пыточную что рассказывать? Или вас пытали садюги и вы это испытали, а значит, наверняка, не хотите про это слышать, или вам повезло и знать об этом не нужно. Главное - что я никого не сдал. Это важное. Хотя, если бы ещё на пару ночей оставили, не знаю, как бы повернулось дело. Но меня выпустили. Ходить я сам не мог, так тихонько по стеночке шаркал. Никто не встречал, потому что никто не знал, что выйду. Сотовый мне не вернули - он обретался где-то на экспертизе и из него все данные вынули (но кто сейчас по телефону что-то важное говорит или пишет?) Из прохожих мне никто телефон не дал позвонить, а денег на такси нет. Ладно, ковыляю до остановки, заваливаюсь в автобус. Кондуктор, женщина сердобольная попалась, тут же попросила место освободить (про деньги и не спрашивала - видела, откуда я пришёл), дала телефон позвонить. Отец проводил урок в школе и трубку не взял... маму я расстраивать не стал, ну а нашим сейчас звонить - это конспирацию не уважать, за мной могли следить. Башка совсем не соображала. Позвонил барменше Эльзе, при такое профессии ты всегда днём свободен, она тут же подсуетилась и меня на остановке встретили надёжные кадры и к сопротивлению не относящиеся. А пока ехали, контролер мне ещё пирожком угостила и чаем из термоса. Нет, наши люди золотые, за них и воюем, ёлы-палы!
Три дня отмокал дома, отъедался, отлёживался. Писал в туалете кровью, да и харкал кровью, так что терял кровь из разных дырок. А нога болела, врач рану прочистил. Рентген сделали, кости целы, посторонних предметов, вроде, нет. А болит, зараза! С Марлен - не вижусь, опасно для неё. Сопротивленцы тоже не заходят. Один, совсем один.
Из монашеской кельи, где я вёл почти абсолютно моральный образ жизни (я даже на порносайты не заглядывал, ибо знакомые мне порталы успешно заблокировали, теперь порево могли смотреть только нацики) меня вынула активная фаза восстания. Вколол в ногу обезболивающее, проверил старый добрый автомат Калашникова и занял место, согласно штатному расписанию. Наш отряд должен был деблокировать мост через реку. Более многочисленные отряды штурмовали комендатуры, телецентр, тюрьмы. Когда дело было сделано, я отер кровь с лица, не мою кровь, а врага моего, который уж слишком близко подобрался к моему горлу... гадость какая! Тут я услышал подозрительный шум. Попросил разрешение и отлучился проверить. Так и есть - самосуд в полном разгаре. Марлен изрядно потрепали - синяки и ссадины на лице и теле - и хотят ставить к стенке. Забуриваюсь в толпу, ору матерно, орудую прикладом автомата, оттесняю наиболее буйных. Больно уж смелые гражданские рылы из домов повылезали - толпой на одну бабу нападать. Причем, что-то их в сопротивлении не видно было. Освобождаю пострадавшую и ору:
– Тихо всем!
– когда гвалт более-менее стих продолжаю орать: - Кого хотите расстрелять? Она на нас работает!
Мир не без добрых людей, тут же нашлись доброхоты, обвинившие меня в том, что я пытаюсь спасти свою полюбовницу.
– Трахались мы или нет - дело десятое. Она работает на сопротивление - вот, что главное!
Тут заголосили, что она нацистка и значит её по любому надо расстрелять, причём прямо сейчас.
– Короче так, отведем её к бате (наш командир), он скажет своё слово. А если в оконцовке хотите пострелять, то стреляйте в меня, - передёргиваю затвор. Автомат Калашникова и доброе слово всегда действуют более убедительно, чем простое словоблудие.