Сестра Марина. Люсина жизнь (сборник)

Эта досада вспыхивает в глазах начальницы и отражается в ее голосе, когда она говорит ледяным тоном, обращаясь к Нюте:

– Не хочу лгать, мадемуазель. В нашей общине недавно освободилась вакансия вместо умершей три месяца тому назад сестры. Волею высокой попечительницы приюта, дарованной мне, я имею право принимать в общину сестер по собственному моему усмотрению. Вакансия открыта, место есть, но… ни я, и никто другой не решится привлечь вас, именно вас, мадемуазель, к нашему делу…

– Но почему же, почему! – скорее стон, нежели вопрос срывается с побледневших губ Нюты.

– А потому, мадемуазель, – звучит снова в ушах ее тот же бесстрастный, неподкупный голос, – а потому, что дело наше – великое, большое, трудное дело. Оно требует большой затраты здоровья и сил. Оно требует на каждом шагу самоотречения и жертв… Я должна сказать вам, что, пока вы дремали у меня здесь в кресле, я успела хорошо рассмотреть вас. Худенькая, слабая, бессильная, судя по внешности, разве вы сможете поднять взрослого больного?.. Вы, должно быть, нервны и малокровны…

– Нет! Нет! – помимо ее собственной воли вырывается из глубины души Нюты протестующий крик.

– Как «нет», мадемуазель! – еще больше нахмурившись, произнесла начальница. – Вам, очевидно, неизвестно, что жизнь сестры милосердия – сплошная мука… Бессонные ночи, уход за умирающими, гнойные раны, операции – удары по нервам каждую минуту… Вы, судя по внешности, барышня из общества и не справитесь с такой тяжелой задачей. К тому же вы болезненны и чересчур хрупки. Стало быть, об этом не может быть и речи. Если хотите приносить пользу, изберите благотворительную деятельность на другой почве. Учредите какой-нибудь новый комитет для бедных, устраивайте в их пользу концерты, вечера, спектакли – вот вам мой совет. А теперь… извините меня, мадемуазель, мне надо идти, меня ждут.

И Ольга Павловна Шубина, вежливо поклонившись совершенно растерявшейся Нюте, направилась к двери.

Она почти дошла до порога комнаты, как неожиданно тихое, заглушенное рыдание донеслось до нее.

Начальница обернулась. Упав головой на стол, вся скорчившись в громоздком, неуклюжем кресле, всхлипывала тщедушная, маленькая фигурка.

Ольга Павловна замерла на месте.

Все существо этой нарядной, светской по виду барышни выражало теперь столько искреннего, безысходного горя, столько безнадежной муки чудилось в этом надорванном рыдании, что суровое, закаленное всякими душевными бурями лицо начальницы невольно дрогнуло. Неслышными легкими шагами подошла она к Нюте, положила ей одну руку на плечо, а другой коснулась горячего лба девушки, заставив ее этим движением поднять голову и открыть залитое слезами, глубоко опечаленное лицо.

– Дитя мое! Дитя мое! – новым, совершенно иным, нежели незадолго до этого, голосом, заговорила Шубина. – В чем же дело? В чем дело, родная моя?

Этот преобразившийся, смягченный, почти материнскими нотами зазвучавший голос проник в самую душу Нюты, захватив ее всю женской ласковой волной.

В одну минуту девушка соскользнула с кресла, упала к ногам сестры-начальницы, схватила ее руки своими дрожащими ручками и залепетала, трепеща всем телом:

– Ради Бога… ради всего святого, выслушайте меня!.. Не отталкивайте меня! Умоляю вас, не отталкивайте! Примите меня к себе! Если не в сестры, то хоть в сиделки… в прислуги, только не гоните! Не судите меня по внешнему виду… Я не белоручка. Нет! Нет! Я умею перевязывать раны, накладывать бинты, повязки. Я научилась этому еще в детстве, дома… в деревне… И затем в институте преподаватель гигиены учил нас оказывать первую помощь и ухаживать за больными… Испытайте меня, попробуйте только мои силы. О, я не слаба! Худа, правда, но это от тоски, от невозможности жить так, как хочется. О, я окрепну! С детства у меня было призвание к вашему делу… моя мать была такая же… она передала мне свою склонность. С детства я мечтала о том, чтобы посвятить себя уходу за больными. Я хочу быть сестрой, сиделкой, больничной прислугой, если надо. Только не гоните меня!..

И неожиданно на тонкую, сухую руку сестры-начальницы упал поцелуй, смоченный слезами.

Что-то снова дрогнуло в суровом лице высокой женщины, мягкое пламя зажглось в глубине ее глаз, проницательных и строгих…

Рука начальницы невольно подалась вперед, легла на плечи девушки.

– Встаньте, – произнес уже совсем мягко властный голос.

Нюта повиновалась.

Сестра-начальница, не выпуская ее плеча, подвела девушку к столу, усадила в кресло. Сама пододвинула легкий бамбуковый стул.

– Как ваше имя? – произнесла она, не спуская глаз с лица Нюты.

Это лицо, бледное, как саван мертвеца, от только что пережитых волнений, вспыхнуло вдруг пурпуровым румянцем.

– Мариной Трудовой зовут меня, – послышался тихий, робкий ответ.

– Вы сирота?

– Никого у меня нет на свете.

– Где вы жили до сих пор? У родственников? У знакомых?

Обливаясь потом, Нюта прошептала:

– Я недавно кончила институт, потом поступила на педагогические курсы… Но захотелось другой деятельности… вашей… Она мне родная, близкая, мечта моей жизни… Мечта и цель…

Смущение сразу покинуло при последних словах молодую девушку. Лицо ее ожило, глаза заблестели.

Начальница еще раз пристально взглянула на нее, потом проговорила коротко:

– Ваш паспорт с вами?

– Да.

Нюта наскоро дрожащими руками отстегнула пуговки лифа. На груди лежала черная книжечка. Она схватила ее как-то уж слишком быстро и подала начальнице.

– Вот.

«Марина Алексеевна Трудова, дочь статского советника [9] , слушательница II курса педагогического института», – прочла начальница почему-то вслух.

9

Статский советник – в России гражданский чин 5-го класса согласно Табели о рангах. Лица, имевшие данный чин, занимали должности вице-директора департамента и вице-губернатора.

Потом вернула книжку Нюте.

– Хорошо. Я сначала оставляю вас в общине для испытания, – произнесла она прежним сурово-деловым тоном, – если хотите, то сейчас же отведу вас в комнату, где вы поселитесь с тремя другими сестрами. Вы займете место умершей сестры. Вытрите слезы и идем.

– О, как вы добры! Благодарю вас от души! – произнесла Нюта.

– Подождите благодарить… Еще не время… Повторяю, мне нужны сильные, здоровые девушки и женщины… И если тяжелая работа в общине вам окажется не под силу, не пеняйте на меня, я принуждена буду вернуть вас в свет.

И говоря это, Ольга Павловна Шубина двинулась из приемной, сделав знак Нюте следовать за ней.

Глава IV

Длинный, длинный коридор с каменным полом. По обе стороны его стеклянные двери с черными дощечками. На них выгравированы белыми буквами названия покоев: «Амбулаторный прием», «Глазной прием», «Операционная», «Водолечебница», «Сыпной».

По дороге Нюте и ее спутнице поминутно попадаются мужские и женские фигуры в длинных, от шеи до самых пят, белых передниках-балахонах. На головах женщин – белые же косынки. Все они низко кланяются сестре-начальнице, удивленными глазами провожают Нюту и пропадают, как призраки, за стеклянными дверями. Сплошной гул, похожий на звуки разгулявшегося морского прибоя, наполняет здание. Гул несется из-за стеклянных дверей.

– Это больные, – поясняет Ольга Павловна, поймав вопросительный взгляд Нюты. – У нас прием ежедневно, не считая воскресенья и праздников, с девяти до трех… Иной раз до тысячи в день перебывает всякой бедноты. Ну, вот мы и пришли, теперь направо.

Неожиданный яркий свет ударил по глазам Нюту. Полутемный коридор кончился. Она находилась теперь в огромной швейцарской, откуда начиналась широкая лестница, ведущая в общежитие сестер. Все время озираясь по сторонам, Нюта, следуя за начальницей, стала подниматься по ступеням, крытым узкой дорожкой-ковриком.