Сестра моего сердца

— Анджу, пожалуйста, сядь. У меня голова кружится, когда ты так мечешься.

Когда я с неохотой села на кровать, она натянуто улыбнулась. Судя по мешкам под глазами, она не спала всю ночь. Судха всегда плохо переносила недостаток сна, и даже могла заболеть.

— Но мы же договорились прошлым вечером, — не унималась я и колотила кулаком по уродливому покрывалу, купленному тетей Налини, — что будем бороться вместе. Я даже составила список причин для моей матери, чтобы она встала на нашу сторону. Как ты могла так быстро передумать? Как ты могла стать такой трусихой?

Судха посмотрела на меня своими печальными глазами. Я сразу поняла, что не страх заставил ее передумать.

— Тебе тетя что-то сказала прошлой ночью? — спросила я подозрительно.

Судха покачала головой.

— Я не хочу разбивать сердце своей матери, вот и все.

— У твоей матери нет сердца, уж во всяком случае такого, которое ты могла бы разбить.

— Анджу! — укоризненно воскликнула Судха. — У каждого человека есть сердце, просто мы не всегда видим это. И у каждого сердца, даже самого черствого, есть уязвимое место. Если ты ударишь в это место, то сердце разобьется вдребезги. Я — все, что есть у моей матери. Я не хочу, чтобы она думала, что я тоже против нее.

— Прекрасно. Значит, ты собираешься угробить свою жизнь ради нее? После всех наших планов прочесть Шекспира и Тагора, узнать о расцвете и упадке цивилизаций, изучить величайшие открытия современной науки…

— Но я буду учиться не менее важным вещам, да к тому же полезным, Анджу.

— Да, конечно. Ты узнаешь, как готовить пантуа и маринованные лимоны!

— Я узнаю гораздо больше. И вообще, ты сама любишь маринованные лимоны.

— Не смешно. Ты же закапываешь свои таланты!

Судха наклонилась ко мне, и я ощутила свежий аромат ее мыла из нима [41] .

— Анджу, милая. Не злись так. Не так уж много я потеряю, правда. Я всю ночь думала об этом и поняла, что колледж для меня не значит так много, как для тебя. Для меня гораздо важнее другие вещи.

Я недоверчиво посмотрела на Судху, которая продолжала:

— Смотри. Я тебе сейчас докажу. Вот скажи мне, чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?

Такой вопрос обычно задают детям, а мы уже почти взрослые — нам обеим скоро исполнится семнадцать лет. Но я поняла, что она имеет в виду: какой будет наша жизнь после замужества. Просто мы еще не готовы были произнести это слово, такое будоражащее и в то же время пугающее.

41

Ним — лекарственное растение, широко используемое в Индии.

— Я хочу заниматься книжным магазином, — сказала я и, закрыв глаза, почувствовала загадочный запах пыли, картона и старой бумаги, химический запах свежей типографской краски, который был у меня в крови с самого рождения.

— Мне, наверное, будет нелегко убедить мою мать, что я справлюсь, но я, в конце концов, ее единственный ребенок. Поэтому я буду изучать литературу в колледже, чтобы знать всё о последних книжных новинках и продавать самые лучшие книги.

— А я больше всего хочу иметь счастливую семью. Ты помнишь наши рисунки?

И я вдруг вспомнила. Когда мы были маленькими, каждую неделю мы рисовали свою будущую жизнь. Мои рисунки каждый раз были разными: то я рисовала путешественницу, пробирающуюся сквозь непроходимые джунгли; то женщину-пилота в летных очках, сидящую за штурвалом самолета с тупым носом; то женщину-ученого, переливающую дымящуюся жидкость из одной колбы в другую. А рисунки Судхи всегда были одинаковыми: женщина в традиционном сари с красной каймой, привязанной к нему большой связкой ключей и красным бинди на лбу. А рядом с ней — усатый мужчина с портфелем. Вокруг них неуклюже нарисованные фигурки детей: мальчики были в квадратных шортах, а девочки в треугольных юбках. В глубине души я всегда считала такое будущее очень скучным.

— Да, да, — ответила я нетерпеливо. — Я тоже хочу счастливую семью. Но наверняка есть что-то, что ты хочешь делать только для себя самой.

Судха задумалась. И вдруг в ее глазах я заметила смущение, словно она подумала о какой-то мечте, о которой не решалась сказать мне. Я вздохнула, потому что знала, что она скажет: она хочет выйти замуж за Ашока. И тут меня осенило: это ведь из-за него, наверное, Судха так быстро сдалась, чтобы успокоить тетю Налини, пока собирается с силами, чтобы дать всем такой отпор, какого они не ожидают.

Но Судха снова удивила меня своим ответом:

— Я хочу быть модельером. Делать сальвар камизы, свадебные гхаграс из плиссированной ткани, расшитой зеркалами. Мужские белые курты, вышитые белой шелковой нитью. Детские шелковые платьица, украшенные шитьем. Я хочу, чтобы у меня была своя компания, с именем, с собственными швеями, чтобы во всех лучших магазинах покупатели спрашивали одежду от Басудхи. Чтобы люди в Бомбее, Дели и Мадрасе требовали только мою одежду.

Судха говорила о своей неожиданной мечте с таким жаром, ее глаза сияли, а я не знала, что ответить. Я и не подозревала, что она может хотеть такого, ведь Судха никогда не говорила, что хочет шить одежду. Но и неудивительно — я так и слышала, как тетя Налини пронзительно кричит: «Портниха? Ты хочешь стать простой портнихой и замарать доброе имя наших предков?»

Как же меня это бесило! Почему Судха не может заниматься тем, что сделает ее счастливой? Почему она даже не может мечтать об этом? И я, в довершении мечты Судхи, сказала:

— И однажды такие знаменитые актеры, как Ракхи и Амитаб, будут одеваться только в твою одежду, не признавая другой.

Глаза Судхи сияли, как зеркала, которыми она хотела украшать свою одежду.

— И не забудь о дипломатах в Англии, Африке и Японии. Они будут носить мои курты и пальто неру [42] и вышитые сари.

42

Пальто неру — приталенный пиджак до колен с воротником-стойкой.

— И в Америке! Ты забыла про Америку!

— Конечно, в Америке тоже!

Мы хохотали во весь голос, забыв обо всех бедах, замерев на грани между реальностью и мечтой.

Если в ту минуту над нами посмеивались слуги Бидхата Пуруша, а может и злые духи, которые подслушивали нас, сидя на карнизах, украшенных жимолостью, мы их не услышали.

9 Судха

Прошел год. Иногда дни были так стеклянно недвижны, словно я лежала в коме и ждала возвращения к настоящей жизни. А бывало, что они стремительно мчались, спотыкаясь и обгоняя друг друга, и я понимала, что совсем скоро моей свободе придет конец и я окажусь запертой в этих стенах, за этими священными фикусами. В то время как Анджу уйдет вперед, оставив меня далеко позади. Какой скучной я буду казаться ей каждый раз, когда она будет возвращаться домой, радостная, как подсолнух, напитавшийся солнечным светом. Когда придет время сломать все запоры моей тюрьмы и выйти на волю, хватит ли у меня сил? Или я, как ручная птица, испугаюсь бесконечной синевы неба и предпочту остаться в клетке?

Когда я думала об этом, на душе у меня становилось тяжело. Может, я слишком быстро сдалась? Я не испытывала радости от чрезмерной доброты, которую стала проявлять мама с того дня, когда я решила подчиниться ее воле. Меня душили вечера, которые она проводила со мной: учила делать самые модные прически, придавать идеальную форму бровям, брала меня в гости к своим подругам, чтобы я знала, как вести себя в обществе. Я вынуждена была слушать их разговоры, поскольку мать считала, что так я многое пойму о жизни. Но я задыхалась во всем этом, меня тошнило от одних и тех же историй подружек матери о неверности мужей и способах их удержать. «Слава богу, Ашок не такой», — думала я во время этих разговоров, изображая заинтересованность.