Сестра моя, жизнь

Борис Пастернак.

«Сейчас я сидел у раскрытого окна…», 1913

Чудесное спасение стало новым рождением, на мистические переживания наталкивал отмечавшийся в тот день, 6 августа, праздник Преображения Господня, одного из самых вдохновенных событий Евангелия. В память об этом, ровно через 50 лет, в августе 1953 года Пастернак написал стихотворение:

Я вспомнил, по какому поводу Слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы Шли по лесу вы друг за дружкой. Вы шли толпою, врозь и парами, Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня Шестое августа по старому, Преображение Господне.

Из стихотворения «Август», 1953

Скрябин перед своим отъездом за границу, за несколько дней до нового 1904 года, приходил к Пастернакам прощаться.

* * *

Мне четырнадцать лет. Вхутемас Еще – школа ваянья. В том крыле, где рабфак [4] , Наверху, Мастерская отца. В расстояньи версты, Где столетняя пыль на Диане И холсты, Наша дверь. Пол из плит, И на плитах грязца. Это – дебри зимы. С декабря воцаряются лампы. Порт-Артур уже сдан [5] , Но идут в океан крейсера, Шлют войска, Ждут эскадр, И на старое зданье почтамта Смотрят сумерки, Краски, Палитры И профессора.

4

Училище живописи, ваяния и зодчества после революции было переименовано в Высшие художественные мастерские (ВХУТЕМАС), отдельный факультет, расположенный в крыле здания, где раньше находилась мастерская Л.О. Пастернака, был предоставлен учащимся пролетарского происхождения (рабфак).

5

Сдача Порт-Артура определила поражение в Русско-Японской войне 1904–1905 гг.

Сколько типов и лиц! Вот душевнобольной. Вот тупица. В этом теплится что-то. А вот совершенный щенок. В классах яблоку негде упасть И жара как в теплице. Звон у Флора и Лавра Сливается С шарканьем ног. Как-то раз, Когда шум за стеной, Как прибой, неослабен, Омут комнат недвижен И улица газом жива, — Раздается звонок, Голоса приближаются: Скрябин. О, куда мне бежать От шагов моего божества! Близость праздничных дней. Четвертные. Конец полугодья. Искрясь струнным нутром, Дни и ночи Открыт инструмент. Сочиняй хоть с утра, Дни идут. Рождество на исходе. Сколько отдано елкам! И хоть бы вот столько взамен.

Борис Пастернак.

Из поэмы «Девятьсот пятый год»

* * *

«…Гимназистом третьего или четвертого класса я по бесплатному билету, предоставленному дядею, начальником петербургской товарной станции Николаевской железной дороги, один ездил в Петербург на рождественские каникулы. Целые дни я бродил по улицам бессмертного города, точно ногами и глазами пожирая какую-то гениальную каменную книгу, а по вечерам пропадал в театре Комиссаржевской. Я был отравлен новейшей литературой, бредил Андреем Белым, Гамсуном, Пшибышевским…»

Борис Пастернак.

Из очерка «Люди и положения»

* * *

И спящий Петербург огромен, И в каждой из его ячей Скрывается живой феномен: Безмолвный говор мелочей. Пыхтят пары, грохочут тени, Стучит и дышит машинизм. Земля – планета совпадений. Стеченье фактов любит жизнь. В ту ночь, нагрянув не по делу, Кому-то кто-то что-то бурк — И юрк во тьму, и вскоре Белый Задумывает «Петербург». В ту ночь, типичный петербуржец, Ей посвящает слух и слог Кругам артисток и натурщиц Еще малоизвестный Блок. Ни с кем не знаясь, не знакомясь, Дыша в ту ночь одним чутьем, Они в ней открывают помесь Обетованья с забытьем.

Из первоначального варианта

стихотворения «9-е января», 1925

Сразу после нового года пришли известия о сдаче Порт-Артура, предрешившего исход Русско-Японской войны. О Кровавом воскресенье, то есть расстреле мирной демонстрации 9 января в Петербурге, заговорили в первые дни возобновившихся занятий в гимназии. Волновались учебные заведения. Не ходили трамваи. А.Л. Пастернак вспоминал о потрясшем всех убийстве великого князя, случившемся 4 февраля 1905 года:

* * *

«…Утром стоял я с отцом после завтрака у нашего большого окна в столовой. Вдруг в чистом, хрустально-прозрачном… морозном воздухе раздался непонятный, объемный, густой и оглушающий… воздушный удар. Отец, в прошлом артиллерист, сказал, что нет, нет – это не пушка! Скорее похоже на какой-нибудь взрыв, и большой силы… Через несколько часов, не помню как и от кого, мы узнали, что была брошена бомба в экипаж великого князя Сергея Александровича; он был попечителем училища, несколько раз я видел его на выставках, в классах училища… Именно потому, вероятно, он был для меня – да и вообще для нашей семьи… – не абстрактным именем…, а человеком, реально живущим…»

А.Л. Пастернак. Воспоминания

Снег идет третий день. Он идет еще под вечер. За ночь Проясняется. Утром — Громовый раскат из Кремля: Попечитель училища… Насмерть… Сергей Александрыч… Я грозу полюбил В эти первые дни февраля.

Из поэмы «Девятьсот пятый год»

Город становился центром революционных событий. В гимназии обстановка осложнялась уходом директора, ученики старших классов, начиная с 6-го, в котором был Пастернак, устроили общее совещание в зале, остановившее занятия. С начала октября стало опасно ходить по улицам, и с 15 октября занятия прекратились вовсе. Шли студенческие волнения, забастовки типографий, служащих трамваев, булочников. Разгоны собраний нагайками и выстрелами вызывали ответное вооружение студенческих и рабочих дружин. Вспоминая эти месяцы в поэме «Девятьсот пятый год», Пастернак несколькими штрихами рисует обстановку в гимназии:

* * *

Мы играем в снежки. Мы их мнем из валящихся с неба Единиц, И снежинок, И толков, присущих поре. Этот оползень царств, Это пьяное паданье снега — Гимназический двор На углу Поварской В январе. Что ни день, то метель. Те, что в партии, Смотрят орлами. Это в старших. А мы Безнаказанно греку дерзим. Ставим парты к стене, На уроках играем в парламент И витаем в мечтах В нелегальном районе Грузин.

Привычная жизнь остановилась. К шуму и крикам на улицах примешивался треск выстрелов. Л.О. Пастернак рисовал демонстрации и их разгон, агитаторов, говоривших с балкона Училища. В те же сутки, что был издан «Манифест» 17 октября с обещанием политических свобод, был убит студент Высшего Технического училища Э. Бауман.

* * *

«…Его хоронила вся Москва 20 октября. Эти похороны мне запомнились, как врезанные в память. Мы, вся наша семья, кроме девочек, стояли, среди других из Училища, на балконе, между вздымающихся вверх колонн… Мы стояли черными неподвижными статистами и зрителями одновременно, потому что перед нами, под нами проходила в течение многих часов однообразная черная широкая лента шеренг мерно шагающих, молчащих и поникших людей, одна за другой, каждая по десять, кажется, человек… во всю ширину Мясницкой, мимо нас, к Лубянской площади.