Сестрёнка Месть

Димон оживился:

– У меня есть идея. Предлагаю сделать из Сестрёнки аэрокабаре. Конечно, сложно получить разрешение на продажу пудры или на оказание услуг проституции.

– Имбециль? Чтобы я превратил мой аэронеф в… в… Эронеф?

Мы расхохотались. Димон добавил:

– Эронеф «Сестрёнка Честь» – звучит! Запатентуй.

Через пару часов мы причалили на авиадроме Северск-5, провинция Тоже. Авиадром раскинулся не близ свалок или пустырей, как часто бывало, а в красивой долине. На горизонте – вершины горных цепей Нагорной Монтани. Сейчас снег на них растаял, но в другие времена года можно лицезреть чудо замёрзшей воды.

Я посмотрел на экраны. Генриетта стояла у ворот трюма, ожидая моего распоряжения.

– Генриетта, после разгрузки – свободна, мы не будем брать новый груз.

Она кивнула, и, не задавая вопросов, отправилась в свою каюту. Кстати, после того, как она узнала, что мы следили за нею через бес-пилоты, потребовала установить на все иллюминаторы жилых кают специальные задвижки на замках.

Я и Димон спустились в Бюро авиадрома, где располагалась Авиабиржа: большая комната, на стенах которой висели доски с объявлениями. На одной доске владельцы аэронефов вешали карточки с описанием своего судна: тоннаж, скорость, место отбытия, всё согласно погрузочному плану. Вторая доска содержала запросы от тех, кто нуждался в услугах перевозки.

Отец разработал погрузплан на месяц вперёд, но из-за буйного механикла и необходимости ремонта, план нарушился. Все клиенты, нанявшие судно заранее, разбежались. Поэтому «Сестрёнка Месть» кочевала с авиадрома на авиадром, перевозя небольшие грузы в полупустом трюме. Я должен был составить новый погрузочный план, чтобы аэронеф совершал рейсы с полной трюмовой гондолой, но… всё как-то не доходили руки.

Я и Димон принялись методично просеивать объявления в поисках чего-то не связанного с перевозкой грузов.

– Я не разбираюсь в экономике, но, кажись, аналитики «ИмКом-Капитала» плохо знают реальность… – сказал я. – Всем надо перевезти именно грузы, я не вижу никакой стагнации.

– Ага, – согласился Димон. – А те объявы, которые не о перевозке, явно от контрабандистов.

– Или от жандармов, которые притворяются контрабандистами, чтобы выловить нерадивых аэронефщиков.

– Или вот ещё, мура какая-то, – Димон ткнул в объявление. – Какие-то экологические активисты хотят установить на аэронефе помпу и выкачать химические отходы из озера в Ферранской провинции. В качестве оплаты предлагают благодарность от матушки-природы.

Я прочитал другое объявление:

– ПВК «Новые Дельфины» ищет частного перевозчика на аэронефе с большими холодильными камерами.

– Явно нужно будет вывозить трупы с мест боевых операций пэвэкашников, – сказал Димон. – Неплохо платят, кстати.

– Но масштабироваться до труповозки мы не будем.

– Ха, но если верить твоему рассказу про инфетку, вы уже возили труп в холодильнике.

– Это была разовая акция.

– Тогда вот что надо, – Димон ткнул пальцем в объявление.

Я прочитал текст и кивнул:

– Зашибись. Наконец-то и от тебя, старпом, польза.

3

Вся судовая команда «Сестрёнки» стояла перед открытыми воротами трюмовой гондолы. Вместо погрузочного крана, к ней приставлен передвижной трап с эскалаторной лестницей, который мы взяли в аренду у авиадрома.

– Команда, – сказал я. – Предстоящий рейс будет особенный… Поэтому я попросил вас облачиться в парадную форму.

– Тьфу-ты ну-ты, белые комбезы – это парадка, штоль? Детский сад.

– Весьма надеюсь, – повысил я голос, – что и команда разделяет моё стремление масштабироваться. Переброска грузов – это не единственное применение аэронефа. Нельзя всё время жить в рамках навязанных стереотипов. Это не мои слова, а нашего гостя…

На эскалаторе показалась голова пассажира.

– Итак, встречайте…

Гость полностью поднялся по эскалатору и сделал несколько шагов по трюму. Генриетта захлопала в ладоши и завизжала:

– Мирон Матьё! Иисус-дева-мария! Сам Мирон Матьё!

Генриетта настолько неожиданно преобразилась, что я испугался. Она бросилась к гостю навстречу. Мирона заслонили два охранника, поднявшиеся на борт вместе с ним. Генриетта рыдала и тянула руки:

– Мирон… Твоя музыка изменила мою жизнь!

Лев Николаевич озадаченно почесал голову:

– Мирон, мать ево, хто?

– Мирон Матьё, – пояснил Димон. – Шансонье и композитор группы «Тет-Ронд». Вы слишком старый, чтобы знать. Он голос нашего поколения.

– Тьфу-ты ну-ты, какого поколения? Он тебе в отцы годиться. И рожа какая-то кривая. Что у него с глазом?

Мирон Матьё подошёл к нам, не обращая никакого внимания на Генриетту:

– Рожа у меня получше вашей, дедуля. Как и слух. А глазное яблоко парализовано после того, как в шестнадцать лет, меня избил контролёр Имперской Высочайшей Ревизии, которому не понравились бунтарские тексты моих шансонов.

– Тю, меня в шестнадцать пьяный пэвэкашник саблей по животу полоснул, – невпопад ответил Лев Николаевич и ушёл. Давно я не видел его таким сконфуженным.

Прохор Фекан не смутился от присутствия Мирона Матьё. Кивнул мне и отправился в рубку, готовиться к отчаливанию.

По эскалатору поднялись грузчики, за ними приехала гора ящиков с аппаратурой. Пока грузчики растаскивали ящики, прибыли музыканты «Тет-Ронд». Генриетта переключилась на них. По очереди музыканты расписались у неё на руках и животе, для чего она бесстыже расстегнула комбинезон.

Я тут же услышал горячий шёпот Димона в моём ухе:

– Зырь, сисяндры у неё ничошные, оказывается.

Я отвернулся и обратился к великому шансонье:

– Позвольте, мосье Матьё, я покажу вам каюту…

– Подожди, капитан, ещё не все собрались, – отозвался Мирон Матьё.

По эскалатору поднялась толпа, пёстро разодетых людей. Одни были наряжены под «выживанца» – самодельные доспехи, шлемы и жилетки с шипами. Другие носили ханаатские рубашки и халаты с военными гербами, за которые в Империи можно и схлопотать по шее, если напорешься на патриота. Третьи вообще ничего не носили, кроме обтягивающих белых трусов и полиэтиленовых курток. Кажется, этот стиль назывался «остральен», то есть под австралийцев.