Сестры Марч (сборник)

Она первая решилась возобновить разговор. Не будем здесь приводить невнятных восклицаний, последовавших за «О да!», обратимся лишь к сказанному ими обдуманно и осмысленно.

– Фридрих, отчего бы…

– Боже! Она назыфает меня по имени. С тех пор, как не стало Минны, ни одна жифая душа не обращалась ко мне так, – профессор остановился посреди лужи, не сводя с нее благодарного и восторженного взгляда.

– Мысленно я давно зову вас по имени, но если вам не нравится…

– Мне не нрафится? Да что может быть для меня слаще? Разве только если мы станем говорить друг другу «ты»…

– Так сразу? Пожалуй, это немного сентиментально.

– Так федь это прекрасно! Сентиментальность! На этом стоит немецкий дух. Благодаря ей мы сохраняем нашу молодость. Я так устал от ледяного английского «фы»! – у Баэра был вид скорее романтического студента, чем солидного профессора.

– Так почему ты не предложил мне этого раньше? – смущаясь, спросила Джо.

– Послушай, я теперь хочу открыть тебе свое сердце. Ты федь отныне принимаешь на себя заботу о нем. Послушай, моя Джо – ах, какое это феселое, забавное имя! Я хотел много сказать тебе уже в Нью-Йорке, но мне показалось, что твой красивый друг… что он помолвлен с тобой. А если я сделал бы тебе предложение еще тогда, ты согласилась бы?

– Не знаю. Вряд ли. Дело в том, что тогда у меня вообще не было сердца.

– Что за чепуха! Я не могу в это поферить. Просто тфой сердце дремал, пока не пришел прекрасный принц и не разбудил его. Да, конечно, «Die erste Liebe ist die beste» [27] , но уж на это чудо мне не следовало рассчитывать.

– Согласна, первая любовь – лучшая. Но прежде я еще никогда не любила. Тедди был тогда просто мальчишкой. А теперь он нашел то, что ему нужно, – ответила Джо, желая поскорее вывести его из заблуждения.

27

Первая любовь – самая прекрасная (нем.).

– Теперь я совсем спокоен. Я знаю, что ты отдала мне фсе. Просто когда мужчина долго ждет, он становится себялюбифым. Уфы, ты скоро это заметишь, госпожа профессорша.

– Мне нравится такое обращение! Но скажи, что привело тебя сюда именно в тот момент, когда я больше всего хотела тебя видеть?

– Фот это, – мистер Баэр вытащил из кармана жилета потрепанный газетный листок.

Джо развернула его и увидела… свои собственные стихи. Она отправляла их в газету, платившую за стихи.

– Но как?..

– Это попало ко мне случайно, а по именам и инициалам подписи я догадался, кто афтор. Эти стихи звали меня, понимаешь? Прочти их мне фслух! А я послежу, чтобы ты не попала в лужу!

И Джо послушно стала читать:

НА ЧЕРДАКЕЯщички – четыре штуки,Пылью все занесено…Четырех девчонок рукиИх наполнили давно.Вот – ключей четыре связки,Моль тесемки пожрала…Вспомнить были, вспомнить сказкиВновь я на чердак взошла.Начертали озорницыСверху имена свои;Тайны юной четверицыПозапрятаны внутри.Их фантазия парилаПод рефрен дождя живой.Вновь склоняюсь на перила,Слыша дождь над головой.Аккуратно, безупречноВыведено имя «Мег»,Всяк подумает, конечно,Вот достойный человек.Средь бумаг хранится сказка,Два коротеньких стихаИ военных писем связкаОт отца и жениха.Но постойте! Где же куклы?Их успела доломатьДевочка ручонкой пухлой —Дочь, похожая на мать.Спит она на «голубятне»Под рефрен дождя живой,В тихой детской – нет приятнейСлушать шум над головой.«Джо» – на следующей крышкеМожно разобрать с трудом —Буквы пляшут, как мартышки…Так и в жизни – все вверх дном!И смешались в беспорядкеИглы, ленты, мишура,Прозы и стихов тетрадки —Пробы глупые пера.В этом всем одно не глупость:О большой любви мечта,И полна глубокой грустиСтрочка эта вот и та.Слушаю, склонясь устало,Мелодичный шум живой.«Заслужи любовь сначала!» —Дождь поет над головой.«Бет» – смотрю на почерк милый,И слеза туманит взор.Не святая ли всходилаНа чердак нам всем в укор?Нет ее на белом свете,Но снесенные под кровМилые вещицы этиОживляют к ней любовь.Шаль, сорочка, колокольчик,В дни страданий звавший к ней,Ноты, вышитый камзольчик,Книги – радость грустных дней.Если б в шум дождя вплеталоНебо голос твой живой,С радостью бы я кричала:«Дождь шумит над головой!»Рыцарь ставит ногу в стремя,Буйный конь стрелой летит, —И, конечно, имя «Эми»Под картинкою стоит.Бальный башмачок, колечко,Веера и фалбалы,Тут же конская уздечка,Живописцев похвалы.Пусть не вышла в Рафаэли,Все же гордость для семьи —Статуэтки, акварели,Скетчи легкие твои.И под сводами усадьбыШум блаженный, звук живой —Словно колокольцы свадьбы,Дождь шумит над головой.Ящички, четыре штуки,Пылью все заметено;Много в радости и мукеВзято и обречено.От родительского кроваСудьбы увлекают нас,Но и смерть не столь сурова,Чтоб разрушить нашу связь.Но оставить мир чудесныйКаждой предстоит в свой миг —И тогда Отец небесныйКаждый отомкнет тайник.И, когда с улыбкой юнойМы воскреснем в мир иной,Пусть, как ласковые струны,Дождь шумит над головой!

– Как все тут слабо, какие плохие рифмы!.. Конечно, я писала то, что чувствовала. Мне было одиноко в тот день, и я ушла плакать на чердак. И зачем только мне надо было выставлять себя на посмешище?.. – Джо разорвала на мелкие кусочки вырезку, которой так дорожил профессор.

– Пусть так… Эти стихи фыполнили свое назначение. Но у меня еще есть твоя коричнефая книжка со стихами и разными заметками, – с улыбкой произнес Баэр, глядя, как ветер уносит газетные обрывки. – Когда я читал эти стихи, мне думалось: «Ей грустно, ей одиноко, но она могла бы найти себе утешение в настоящий любовь. Фот мое сердце, полное нежных чуфств к ней. Если это не слишком жалкая вещь в сравнении с тем, что я хотел бы просить фзамен, – фот, пусть она берет его, ради Бога!»

– Ты приехал сюда, чтобы раз и навсегда узнать, что твое сердце никакое не «жалкое», а дорогое и необходимое мне сокровище! – чуть слышно проговорила Джо.

– Сначала я не осмелифался так думать, хоть ты и сделала мне радушный прием. Но потом у меня поселилась надежда, и я сказал себе: «Добьюсь своего – даже если придется пожертфофать жизнью. Она будет моя!» – он горделиво вскинул голову, словно штурмуя подбирающуюся к ним завесу тумана.

Джо казалось, что он был великолепен в это мгновение, хотя и не гарцевал перед нею на коне в пышном одеянии.

– А почему ты вдруг надолго исчез? – спросила она чуть погодя.

Ей нравилась эта игра в доверительные вопросы и искренние ответы.

– Мне трудно было решиться. Как я могу увести тебя из фашего чудесного дома, федь у меня нет даже свой угол? Мне надо долго трудиться и ждать, прежде чем у меня будет свое гнездо. Пока я лишь бедный старик, у которого за душой нет ничего, кроме некоторой образованности.

– Вот и хорошо, что ты беден. Богатый муж – это не для меня, – решительно сказала Джо. – Не надо бояться бедности. Я со временем научилась ее не бояться и быть счастливой тем, что могу работать и помогать всем, кого люблю. И потом, какой ты старик? Разве сорок лет – это старость? Даже будь тебе семьдесят, я все равно тебя полюбила бы.

Теперь уже профессору впору было лезть в карман за платком, но Джо предупредила его, достав свой. Потом она забрала у него из рук пару свертков.

– Что ж, ты только что отдал себя моим заботам. Мне теперь осушать твои слезы и нести с тобой общую ношу. И с завтрашнего дня я тоже берусь за труды – мы будем сообща зарабатывать на свой дом. Соглашайся – иначе я никуда не пойду, – заявила она, не позволяя ему забрать свертки назад.

– Но хватит ли у тебя терпения? Я уеду далеко, и тебе придется ждать. Федь сначала я должен помочь мальчикам, потому что даже ради тебя я не могу нарушить слово, данное Минне. Сможешь ли ты простить мне это и жить без душевных терзаний длинные дни нашей разлуки?

– Да, я уверена в себе, потому что мы любим друг друга, а это поможет нам перенести все остальное. У меня тоже есть и работа, и долг перед моими близкими – то, чем я не могу пренебречь даже ради тебя. Так что будем работать – ты на Западе, я здесь. Ну а все остальное в руках Всевышнего.

– О Боже! Ты даешь мне надежду и фселяешь мужество, а что я могу тебе дать, кроме переполненного сердца и пустых рук?

Джо никогда, никогда не умела вести себя прилично. Она не нашла ничего лучшего, как, стоя уже на ступенях дома, вложить в его ладони свои, сказав: «Вот, теперь не пустые».

А потом… Потом она поцеловала его, стоя под зонтом. Правда, свидетелями этой неприличной сцены были лишь одни мокрые воробьи. Но скажу вам честно: если бы каждая из этих птах была человеческим существом, Джо сделала бы то же самое, потому что она уже зашла так далеко, что не могла думать ни о чем, кроме собственного счастья.

И хотя эта минута застигла их в столь прозаической обстановке, она стала главной в жизни каждого из них, – та минута, когда из мрака, одиночества и дождя они сделали шаг к уюту, теплу и покою, когда с веселым: «Добро пожаловать домой!» Джо ввела своего возлюбленного в прихожую и затворила дверь.