Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Сестры Строгалевы (сборник)
Шрифт:

Вербованные наши подъезжают. Закипает работа. Электричества ещё не было. Движок стучит, что с него толку? Ночь придёт — темень, грязь кругом. А вашего брата инженеров — раз-два и обчёлся. На весь участок у нас был главный инженер, да инженер Авдеев тоже прорабом работал, и всё.

Вот Вызывает однажды в контору главный, спрашивает: «А что, Кибиткин, умеешь ты чертежи читать да о теодолитом работать?»

А я, брат ты мой, об этом никакого понятия не имею: с чертежами дела не имел никогда и теодолит видеть приходилось только со стороны Однако говорю: «Как не умею? Приходилось… Строили мы и по чертежам, да и с теодолитом не раз работал… Всяко бывало». — «Ну и прекрасно, — говорит. — Вот тут чертежи домов,

вон стоит теодолит. Привяжись к угловому бараку и начинай квартал. У заказчика геодезист заболел, а наш на ТЭЦ занят. С завтрашнего дня назначаю тебя прорабом».

Забрал я теодолит, чертежи и ушёл. Иду и думаю: как же быть? Случай подвернулся! Но ничего. Принёс я эту премудрость на квартиру, дверь запер в своей комнате и взялся рассматривать, Оглядел теодолит. Ладно. Развернул чертежи — в глазах рябит. Сидел чуть ли не всю ночь, а потом плюнул и спать лёг. Хотел днём к Авдееву пойти, да не нашёл его. Так день и прошёл. Вечером сходил в избу, где три инженера жили. Один из них молодой. Выслушал мою просьбу — и ко мне. Просидели над чертежами часа четыре. На следующее утро разбивку сделали. А потом с неделю он мне рассказывал, как с теодолитом работать, и чертежами занимались. Тут уж я смело в контору: один вопросик, второй — и пошло, вошёл в науку. Живу. Тут уж у меня весь квартал восьмой в руках, перед начальством смелей держусь. Порядок. А вот приду домой, свалюсь на койку, руки за голову, и мысли до того противные лезут в голову, хоть вешайся. Ну что я? Приползёт старуха старость, а я бобыль. Ребятишек нет, жёнки нет. Нужно жениться. На ком? На ком, я спрашиваю? Кабы те годы… А вербованные всё прибывают и прибывают. Стройка во всю ширь разбегается. И вот, скажи ты, как бывает. Прихожу однажды в прорабскую Авдеева, ну и болтаем о делах. А дверь приоткрыта. Смотрю — бригада девок работает, бетон в траншеи принимают. Здоровущие такие девки! Как прёт тачку от бойка — не попадайся, расшибёт! И вот я смотрю и спрашиваю Авдеева: «Откуда взялась такая бригада?» — «О, — говорит, — девчата хорошие!»

И смотрю, среди них одна… Как глянул — она! Чёрт знает, как это. Собой приятная, спокойней других. И зачастил я к Авдееву. Узнаю: звать девку Надей, фамилия Субботина. Но и только. Хорошо. Примечаю: подружка с ней отделяется всё время, вместе в столовую ходят. Подружка-то совсем девчонка, а Надя в летах. Как приступиться? Подойду, бывало, к их бригаде, постою, посмотрю, как работают, да только и скажу: «Мне бы такую бригаду. Переходите, девчата, ко мне!»

Смеются: «У нас прораб молодой, чего же мы к тебе, Иван Федорыч, пойдём?»

Ну, я и в сторону, прочь.

А Савельев-то мой уже работал здесь, холостым ходил. Гляжу однажды: вышагивает, подлец, с молоденькой подружкой по Комсомольской. Ага! Есть такое дело. На следующий день приглашаю его к себе и говорю: «Узнай, кто и что подруга твоей крали: замужем ли она? Да попробуй намекнуть, что, мол, прораб того…» — «Хорошо», — говорит.

…. Проходит неделя. А я уж зачастил: как вечер — на улицу прогуляться. Комсомольскую уж бетоном покрыли, так что даже в туфлях бродил. Гуляю однажды, смотрю — идут. Савельев их под руки держит, чуб у подлеца на версту в небо вьётся, зубы скалит.

Подходит ко мне. Вначале то да сё, как обычно. Пригласил их зайти к себе. Савельев мигом слетал в магазин, хозяйка закуску на стол. Дочка её патефон завела. Бал открыли.

За стол сели. Валя-то выпила немножко, а моя ни в какую: «Я не пью, — говорит, — и не хочу. Мне и так хорошо».

Да… Вечер дальше идёт, а там и кончился. Пошли провожать их. А до их общежития километра два. Савельев молодец: прошлись немного, он свою под руку — и ходу от нас. Остались мы одни. А темень! Чую — боится она. Народ тогда разный был — съехались со всех концов, и по ночам баловали.

«Иван Федорыч, — говорит, — я боюсь, пойдёмте

скорей».

Шалишь, голубка! Ишь синица! Нет уж, думаю, удалью мне тебя не захватить, так я тебя другим доконаю! И начал ей страху поддавать. Там-то вот, говорю, убили на той неделе среди бела дня, того-то раздели ночью. Особенно холостых девок, дескать, стерегут чуть ли не за каждым углом. Чую — дрожит. Напугал я её на первом километре, а на втором утешать начал, о себе рассказывать. У неё страх и поулёгся. Рассказала о себе, что орловская, из деревни.

«Зачем же уехала оттуда?» — намекаю. «А так, — говорит, — надоело дома, и всё».

Ну что ж. Ничего. О себе ей снова. Врать не врал, а как было, так и рассказываю. Про свою ведьму рассказал. Так и расстались.

На другой день подошёл к их бригаде. Она как ни в чём не бывало, и девки не зубосскалят. Значит, не болтала.

Ещё неделя прошла. Однажды поймал Савельева на этаже: «Давай ещё девок приглашай!» — «Не хотят, — говорит, — я уж звал. Надька не хочет».

Я опять молчок. Шалишь. Несколько раз встречал её после работы, будто невзначай. Пройдусь, поговорим, и всё. И вот только через месяц вижу — из кино бежит. Всё, думаю, конец.

Прошлись с ней, и я напрямик выложил: давай поженимся.

А она идёт, молчит. И я стих, насупился.

Говорю: «Что же? Как ты решаешь? Или я тебе противен?» — «Нет, что вы, Иван Федорыч! — ответила она. — Я бы и согласна, да я не одна…» — «Как не одна? Замужем?» — «Нет… и не расписана я, а так… обманул…»

Тьфу ты чёрт! Беду нашла.

«Где же ребёночек?» — «Дома, у матери». — «Кто же?» — «Девочка».

Побродили мы по Кедринску и договорились. На другой день взяла она отпуск, снабдил я её деньгами, чтоб матери подарков привезла, и уехала она за дочкой.

Через две недели вернулась, и поженились мы. Вначале она работала. А как родила Кольку, а потом Валю, так где уж тут работать. Вырастить да воспитать — хитрая штука… Вот и живём. Клавдия, видишь, уже в институте. Скоро кончит. Я-то знаю: лет пять Надя всё боялась, как бы я не проговорился, что она не моя дочь. А зачем мне так? Девка, я тебе скажу, уж больна хороша. Я её люблю. Вот только уж слишком красива удалась, как бы не сбаловалась… Учился на инженера по молоку и прочее. Как построим у нас молочный комбинат, так ей тут и место. Лишь бы до поры не сбаловалась…

Просидел тот раз Борис Дмитриевич у своего прораба до часу ночи. Узнал ещё, что Федорыч родился и жил в деревне Осташкине до двадцать четвёртого года. Отца его забрали на войну с немцами в четырнадцатом году, и не было от него ни слуху ни духу девять лет. И вот уже после революции явился: верхом на жеребце, с наганом, с шашкой, весь в кожаное одет и в руках плётка. В семье у них девок не было, а было три сына: Николай, Петька и Иван. И такое дело — революция уже произошла, царя скинули, а в Осташкине сидят себе за болотами в лесу и сидят. Деревня разделена на две части. Десятка три изб стояли у самого леса, по низине, а дальше к озеру Любовному, на бугорке, где посуше, стояли восемь дворов: Завалиновых, Храпковых, Вахрушевых… Всё это народ богатый был. Скупали они по весне скотину по дворам, кормили её до осени сообща и потом угоняли далеко, в Тихвин, или мясо увозили по зимней дороге продавать.

Земля кругом; плохая, сырости много. Жили осташкинцы бедно, и почти все ходили батрачить к Завалиновым и Вахрушевым.

И вот приехал старший Кибиткин. Вечер просидел в избе, расспрашивал о мужиках да сыновей осматривал. Когда ложился спать, сказал жене: «Что-то у тебя, мать, не сыны, а пни болотные».

На другой день развязал свою сумку, достал наган и подал Петьке… «На, держи», — сказал. Достал второй — подал Николаю.

Ванька — Федорыч — стоял ждал, что ему будет? Но отец ничего ему не дал, сказал: «Ты же, Ванька, сам себе добудешь».

Поделиться с друзьями: