Сестры

– Солдаты! – вытянув перед собой руку с растопыренными пальцами, продолжал Николай Иванович, и шея его налилась кровью. – Еще вчера вы были нижними чинами, бессловесным стадом, которое царская ставка бросала на убой… Вас не спрашивали, за что вы должны умирать… Вас секли за провинности и расстреливали без суда. (Подполковник Тетькин кашлянул, переступил с ноги на ногу, но промолчал и вновь нагнул голову, внимательно слушая.) Я, назначенный Временным правительством комиссар армий Западного фронта, объявляю вам, – Николай Иванович стиснул пальцы, как бы захватывая узду, – отныне нет больше нижних чинов. Название отменяется. Отныне вы, солдаты, равноправные граждане государства Российского: разницы больше нет между солдатами и командующим армией. Названия – ваше благородие, ваше высокоблагородие, ваше превосходительство – отменяются. Отныне вы говорите: «здравствуйте, господин генерал», или «нет, господин генерал», «да, господин генерал». Унизительные ответы: «точно так» и «никак нет» – отменяются. Отдача чести солдатом какому бы то ни было офицерскому чину – отменяется навсегда. Вы можете здороваться за руку с генералом, если вам охота…

– Го-го-го, – весело прокатилось по толпе солдат. Улыбался и Тетькин, помаргивая испуганно.

– И, наконец, самое главное: солдаты, прежде война велась царским правительством, нынче она ведется народом – вами. Посему Временное правительство предлагает вам образовать во всех армиях солдатские комитеты – ротные, батальонные, полковые и так далее, вплоть до армейских… Посылайте в комитеты товарищей, которым вы доверяете!.. Отныне солдатский палец будет гулять по военной карте рядом с карандашом главковерха… Солдаты, я поздравляю вас с главнейшим завоеванием революции!..

Криками «ура-а-а» опять зашумело все поле. Тетькин стоял навытяжку, держа под козырек. Лицо у него стало серое. Из толпы начали кричать:

– А скоро замиряться с немцем станем?

– Мыла сколько выдавать будут на человека?

– Я насчет отпусков. Как сказано?

– Господин комиссар, как же у нас теперь, – короля, что ли, станут выбирать? Воевать-то кто станет?

Чтобы лучше отвечать на вопросы, Николай Иванович слез с трибуны, и его сейчас же окружили возбужденные солдаты. Подполковник Тетькин, облокотясь о перила трибуны, глядел, как в гуще железных шапок двигалась, крутясь и удаляясь, непокрытая стриженая голова и жирный затылок военного комиссара. Один из солдат, рыжеватый, радостно-злой, в шинели внакидку (Тетькин хорошо знал его – из телефонной роты), поймал Николая Ивановича за ремень френча и, бегая кругом глазами, начал спрашивать:

– Господин военный комиссар, вы нам сладко говорили, мы все сладко слушали… Теперь вы на мой вопрос ответьте.

Солдаты радостно зашумели и сдвинулись теснее. Подполковник Тетькин нахмурился и озабоченно полез с трибуны.

– Я вам поставлю вопрос, – говорил солдат, почти касаясь черным ногтем носа Николая Ивановича. – Получил я из деревни письмо, сдохла у меня дома коровешка, сам я безлошадный, и хозяйка моя с детьми пошла по миру просить у людей куски… Значит, теперь имеете вы право меня расстреливать за дезертирство, я вас спрашиваю?..

– Если личное благополучие вам дороже свободы, – предайте ее, предайте ее, как Иуда, и Россия вам бросит в глаза: вы недостойны быть солдатом революционной армии… Идите домой! – резко крикнул Николай Иванович.

– Да вы на меня не кричите!

– Ты кто такой на нас кричать!..

– Солдаты, – Николай Иванович поднялся на цыпочки, – здесь происходит недоразумение… Первый завет революции, господа, – это верность нашим союзникам… Свободная революционная русская армия со свежей силой должна обрушиться на злейшего врага свободы, на империалистическую Германию…

– А ты сам-то кормил вшей в окопах? – раздался грубый голос.

– Он их сроду и не видал…

– Подари ему тройку на разводку…

– Ты нам про свободу не говори, ты нам про войну говори, – мы три года воюем… Это вам хорошо в тылу брюхо отращивать, а нам знать надо, как войну кончать…

– Солдаты, – воскликнул опять Николай Иванович, – знамя революции поднято, свобода и война до последней победы…

– Вот черт, дурак бестолковый…

– Да мы три года воюем, победы не видали…

– А зачем тогда царя скидывали?..

– Они нарочно царя скинули, он им мешал войну затягивать…

– Товарищи, он подкупленный…

Подполковник Тетькин, раздвигая локтем солдат, протискивался к Николаю Ивановичу и видел, как сутулый, огромный, черный артиллерист схватил комиссара за грудь и, тряся, кричал в лицо:

– Зачем ты сюда приехал?.. Говори – зачем к нам приехал? Продавать нас приехал, сукин сын…

Круглый затылок Николая Ивановича уходил в шею, вздернутая борода, точно нарисованная на щеках, моталась. Отталкивая солдата, он разорвал ему судорожными пальцами ворот рубахи. Солдат, сморщившись, сдернул с себя железный шлем и с силой ударил им Николая Ивановича несколько раз в голову и лицо…

40

У дверей ювелирного магазина «Муравейчик» сидели ночной сторож и милицейский, разговаривали вполголоса. Улица была пуста, магазины закрыты. Мартовский ветерок посвистывал в еще голых акациях, шурша отклеившейся на заборе рекламой «займа свободы». Луна, по-южному яркая и живая, как медуза, высоко стояла над городом.

– А он аккурат в Ялте на своей даче прохлаждался, – не спеша рассказывал ночной сторож. – Выходит он прогуляться, как полагается, в белых портках, при всех орденах, и тут ему на улице подают телеграмму: отречение государя императора. Прочел, голубчик, эту телеграмму – да как зальется при всем народе слезами.

– Ай, ай, ай, – сказал милицейский.

– А через неделю ему отставка.

– За что?

– А за то, что он – губернатор, нынче этого не полагается.

– Ай, ай, ай, – сказал милицейский, глядя на поджарого кота, который осторожно пробирался по своим делам в лунной тени под акациями.

– …А государь император жил в ту пору в Могилеве посреди своего войска. Ну, хорошо, живет не тужит. Днем выспится, ночью депеши читает – где какое сражение произошло.

– Непременно он, подлец, пить хочет, к воде пробирается, – сказал милицейский.

– Ты про что?

– Из табачного магазина Синопли кот гулять вышел.

– Ну, хорошо. Вдруг говорят государю императору по прямому проводу, что, мол, так и так, народ в Петербурге бунтуется, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Ну, думает государь, – это еще полбеды. Созвал он всех генералов, надел ордена, ленты, вышел к ним и говорит: «В Петербурге народ бунтует, солдаты против народа идти не хотят, а хотят они разбегаться по домам. Что мне делать? – говорите ваше заключение». И что же ты думаешь, смотрит он на генералов, а генералы, друг ты мой, заключение свое не говорят и все в сторону отвернулись…

– Ай, ай, ай, вот беда-то!

– Один только из них не отвернулся от него – пьяненький старичок генерал. «Ваше величество, говорит, прикажите, и я сейчас грудью за вас лягу». Покачал государь головой и горько усмехнулся. «Изо всех, говорит, моих подданных, верных слуг, один мне верный остался, да и тот каждый день с утра пьяный. Видно, царству моему пришел конец. Дайте лист гербовой бумаги, подпишу отречение от престола».

– И подписал?

– Подписал и залился горькими слезами.