Сетевой

– Ой, ну чего я там не видел?

Я было набрала в легкие побольше воздуха, чтобы выдать ему тираду о личных границах, зонах приватности и еще что-то в этом духе. Но он меня перебил:

– Да понял я, понял. Только ты тоже теперь двери прикрывай, что ли.

– Теперь буду!

Он молча посмотрел на меня, как будто что-то для себя решая, и исчез. Кресло перестало покачиваться, и из окружающей меня атмосферы исчезло какое-то едва заметное напряжение. Внутри меня тоже что-то отпустило, и у меня было такое чувство, что это «что-то» внутри меня было там очень давно, задолго до моего переезда сюда. И это было странно.

После этого разговора я несколько дней его не видела и не слышала и даже не могу сказать, был он в это время в квартире или не был. Все это время я переваривала увиденное и услышанное и пыталась прийти в себя.

Надо же! Встретились два одиночества! Человек, способный видеть и слышать домовых, и домовой, умеющий говорить и не имеющий желания крушить, рвать и метать при виде такого человека.

Один шанс на… на… даже не знаю, на сколько. Но он живет тут целую вечность и еще ни разу таких, как я, не встречал.

Мне даже стало его немножечко жаль.

Сто тысяч лет одиночества. С ума можно сойти. А может, он уже того? Может, поэтому со мной и общается? А может, это я сама – того? Я ведь тоже иногда разговариваю сама с собой и с мебелью.

Я порылась в сумке, отыскала мобильник и набрала подружкин номер. Той самой подружки, муж которой был ангелом-хранителем моего рабочего компьютера и которая одалживала мне кота на смотрины квартир.

Подруга ответила почти сразу же, и я обрадовалась: хороший знак.

– Привет. Тебе что, опять кота? Или мужа? Что-то с компьютером?

– А просто так нельзя позвонить? Ой, я тебе помешала?

– Да нет, что ты. Просто я привыкла… Ты же просто так никогда не звонишь. Что-то случилось?

– Да нет, Марин, у меня вопрос.

– А, вопрос. Давай. – Подруга явно заинтересовалась.

– Скажи мне, Марина, я нормальная?

– В каком смысле?

– Ну в каком… В нормальном.

– Нет, ты уточни. Если тебя интересует, можно ли тебя назвать обычным или нормальным человеком, то нет. Если тебя интересует твое психическое состояние, то я же тебе не доктор. И вообще, говорят, что нет нормальных людей, есть необследованные. Так в каком смысле?

– Нуу… Вот ты с мебелью разговариваешь?

– Да. В основном матом. Например, когда на нее натыкаюсь в темноте. Устраивает?

– В целом да. А сама с собой?

– Ну а кто ж не разговаривает сам с собой? С умным собеседником всегда приятно поговорить. А что случилось-то? Ты там рехнулась, что ли, от одиночества?

Зрит в корень! Лучшая подруга.

– Я надеюсь, что нет, но…

– Приходи, поболтаем, – сразу же отреагировала она самым что ни на есть правильным образом, видимо, почуяв мое взбаламученное состояние. – Я, правда, еще не дома, но через полчаса буду. Олежек нам мешать не будет, кот никому ничего не расскажет.

– Что принести?

– Ничего не приноси. У меня есть мартини.

Через полчаса я как раз закончила править муторный текст, решила его клиенту пока не отправлять, чтобы потом, после визита к Маринке, еще раз пробежаться по нему незамыленным взглядом.

Я быстренько собралась, сунула в сумку коробочку моих любимых конфеток с марципаном (знаю, что подруга детства тоже не откажется) и поехала на другой конец города, в частный сектор.

Дом бабули, мимо которого мне пришлось пройти, чтобы добраться до Маринки, все еще стоял, осунувшийся, мрачный. Как мертвый. Его еще не начали сносить или разбирать, чтобы построить на его месте таунхаус или модный коттеджик, но уже привезли и свалили на участок какие-то стройматериалы.

Я проскочила мимо когда-то родных покосившихся ворот, не особо приглядываясь, что там теперь да как.

Марина в накинутой поверх тельняшки телогрейке сама открыла мне ворота и повела в дом, на ходу показывая, где какие цветочки она успела посадить, пока мы с ней не виделись. Когда мы уже подходили к крыльцу, откуда-то из-за дальних кустов сада выскочил Пушок и вприпрыжку (у котов эта «припрыжка» выходит как-то особенно забавно) бросился к нам.

– О, Пух, ты кстати. К тебе пришли.

Когда мы поднялись в маринкину рабочую комнатушку, где она принимала только особо приближенных гостей, Пух, который несся по лестнице впереди нас, еле дождался, когда я усядусь в маринино любимое кресло-качалку. Он тут же вспрыгнул ко мне на колени и завел свою трескучую муркотню. Подруга тем временем разлила по бокалам мартини и накидала туда льда – себе побольше, мне поменьше. Наконец, она уселась в свое вертящееся кресло, в котором, как и я, работала на дому, пододвинула мне мой бокал, подняла свой и произнесла тост:

– Ну, во-первых, еще раз с новосельем.

Я взяла свой бокал, и мы осторожно чокнулись. Бокалы для мартини из тончайшего богемского стекла – именно из таких мартини пьется вкуснее всего. Точно говорю.

– Во-вторых, давай рассказывай.

Я задумчиво пошуршала кубиками льда в своем бокале, не зная, с чего начать, отхлебнула еще, уже безо всякого тоста. Полюбовалась радужными бликами в стеклянных узелках и прожилках бокала.

– Скажи мне, Мариша, – я решила взять быка за рога, – я псих?

– Да вроде нет. Ну, может, чуть-чуть неврастеник, немного истеричка. Но уж никак не буйная. А что?

Я вздохнула. Но уж раз сказала А, придется выложить все до самого Я. И я выложила.

Подруга слушала не перебивая (это у нее профессиональное, она бывший журналист). Но когда я дошла до нашей первой встречи с тем, с кем я так не хотела встретиться в своей квартире, она начала совершенно не по-дружески ржать. Когда я закончила свой рассказ, она помолчала, тоже играя с кубиками льда в быстро опустевшем бокале. Потом выдала свое резюме:

– Круто, конечно. Но ты не псих. Излагаешь связно. А ты, Пух, тоже хорош. Не оправдал ты, дружок, не оправдал.

– Пух не виноват! Этот гад, видишь ли, отсутствовал, когда я пришла смотреть квартиру.

Пух разомлел, распластался кверху брюхом, пока я водила пальцами по его густой шерсти, и виноватым себя совершенно точно не чувствовал. Я запустила пальцы ему под мышки, и он в полнейшем блаженстве вытянул вверх обе передние лапы, смешно растопыривая когтистые пальцы.

– Ты сама-то что теперь намерена делать? – Подруга не спешила высказывать свое мнение, если ее не просили об этом. Это и делало ее идеальным слушателем и «жилеткой». Но я редко использовала ее в этом качестве, стараясь не злоупотреблять. Кроме того, так как в моей жизни вообще редко что происходило, то и поводов поплакаться почти не было. Единственное, что иногда омрачало нашу почти идеальную дружбу, – это ее желание устроить мою личную жизнь. Она была непреклонна в своем стремлении найти мне если не жениха, то хотя бы бойфренда, а я упорствовала в своем желании продолжать тихую и спокойную жизнь, не усложняя ее всякими взаимоотношениями.